Струны пространства. Алгебра Слова

старались перещеголять друг друга и одеть Даньку в вещи собственного производства. На Даньке же испытывались и кулинарные шедевры.

      Поздние вечера стали мне отдушиной. Я придвигал к столу бабушкин стул и занимался. И теперь уже Данька подтаскивал некогда мою табуретку и усаживался рядом. Он заглядывал мне в глаза и смирно держал в своих маленьких ручонках карандаш, ручку, линейку, циркуль и ластик. Он с важным видом подавал мне то, что требуется, а потом опять забирал в кулачонки.

      В библиотеку я ходил тайком на другой конец города, тщательно проверяя, чтобы никто из пацанов меня не увидел за таким непристойным делом. Своего царского места у малолетней шпаны я не был готов терять. И спрятав пару-тройку книг за пазуху, я мчался домой.

      Занимался я вполголоса, читая, рассуждая, приговаривая, чтобы Даньке было не так скучно. Данька глядел то в учебник, то в тетрадь, то на меня и слушал. Ни слова не произносил, пока я не откладывал все в сторону. Бывало, это длилось и три-четыре часа, уж очень меня манили бабушкины книги. Время «когда я начну понимать» постепенно, но неумолимо приближалось.

      Хотя и было трудно. Иной раз я неделю не мог понять несколько страниц из книги по какой-либо теме, и приходилось начинать снова и снова, пока не наступало прозрение. Над молярной массой вещества я бился рекордное количество времени – три недели, а все потому, что оказались вырваны две страницы с самым началом введения и определения самого понятия моль. Когда я уже совсем отчаялся, то внезапно увидел номера страниц: пятьдесят четвертая и пятьдесят девятая. Я вскочил, схватил Даньку и закружил его по комнате, щекоча ему бока. Оказывается, недостающих страниц не было заметно, потому что двойной листок являлся серединой одной из прошивок.

      «Вот начнешь понимать, тут и откроется тебе удивительный мир», – говорила когда-то бабушка. И я понял, почему на краю письменного стола в вазочке всегда лежали очень твердые пряники. Данька, забывшись, начинал грызть колпачок ручки или карандаш. Очевидно, что я в его возрасте делал тоже самое, поэтому для этой цели бабушка и ставила дубовые пряники.

      Я очень любил Даньку. Он был единственным, перед кем мне не приходилось притворяться. С ним я больше был не одинок, и благодаря ему у меня находилась масса дел, правда, не всегда законных, появилась и глобальная цель: вырасти и уехать с Данькой в другой город, выучиться и работать, чтобы навсегда вычеркнуть хулиганское прошлое и двух пьяных людей за стеной.

      Я смотрел на Даньку, и внутри меня возникало щемящее чувство, смешанное из жалости, гордости, обиды, умиления, нежности и чего-то такого родного, без чего невозможно жить: без этого сопящего по ночам носа; без распахнутых глаз, заглядывающих на меня с предельным вниманием; без этого кулачка, который сжимает ручку с карандашом и ждет, когда мне что-нибудь понадобится, чтобы с готовностью распахнуться; без этого безграничного терпения, когда Данька с утра присаживается к облупившемуся подоконнику и смирно сидит там ровно до того