Тихий дом. Эзотерический детектив. Элеонора Пахомова

Андреевич топтался на затертом коврике перед обшарпанной входной дверью как неуклюжий косолапый зверь. Одно дело – тревожить людей по работе, будучи, так сказать, уполномоченным и вооруженным удостоверением в волшебной красной корочке, и совсем другое – выступать в роли просителя. Была эта роль для Замятина непривычной и тесной. Тесной настолько, что неудобство ощущалось физически – широкоплечий Иван Андреевич ссутулился, сжался, наклонил вперед голову, будто ему мешал распрямиться чересчур низкий потолок.

      По всему выходило, что беспокоить девочку, лучшую подругу погибшей, у него нет никакого права – даже дела по факту гибели не возбуждено за недостаточностью оснований, а тут еще и свидетельница несовершеннолетняя, к ней с наскока не подступишься. Да и вообще подобного рода самодеятельность могла аукнуться майору служебным выговором или еще какой неприятностью. Шаткость и уязвимость заведомо слабой позиции неожиданно раскрылись в нем новыми, доселе почти неведомыми ощущениями мучительной неловкости, стоило ему шагнуть на замызганный коврик перед нужной дверью. Но отказываться от своей затеи он даже не подумал.

      Куда хуже для него были другие переживания – осознание своего бездействия под прицельным взглядом Ирины Лаптевой, которая, несомненно, наведается к нему еще не раз. Конечно, ее поведение можно было бы списать на помешательство от горя и деликатно или грубо всякий раз отмахиваться от навязчивой просительницы. Однако существовало «но», мешающее ему занять такую позицию без угрызений совести: со смертью Лизы Лаптевой действительно было нечисто. Доказать это конкретными фактами пока не получалось, потому и в возбуждении уголовного дела было отказано. Но замятинская чуйка настойчиво подзуживала – не все так просто, Ваня! И еще одним аргументом (помимо странной записки) в пользу того, что звериное чутье, столько раз приводившее его к цели, будто несмышленого щенка на поводке, и теперь обострилось неспроста, являлось поведение лучшей подруги погибшей.

      Катя Скворцова, которую майор опрашивал сразу после трагедии, по горячим следам, вела себя неоднозначно. Возможно, у того, кто не имеет такого обширного опыта в оперативно-разыскной деятельности, как майор полиции, поведение девочки подозрений бы не вызвало. А вот Замятин насторожился. Понятное дело, внезапная смерть лучшей подружки для неокрепшей подростковой психики – испытание нешуточное. Но вот вопрос: внезапная ли?

      Во время той, первой беседы Катю колотило крупной дрожью так, что даже Замятину становилось зябко. Это был не просто стресс, это был страх. Самый настоящий. Такой, про который говорят: пробирает до костей. Майор хоть и не был никогда гением психологической экспертизы, но признаки этого особого страха за годы службы изучил хорошо. Похожие он наблюдал у тех людей, чья истерика была замешана на чувстве сопричастности или вины. С опытом он будто наловчился распознавать в воздухе особые феромоны такого чувства, как натасканная охотничья собака дичь. Конечно, в отношении Кати это было всего