Всё сложно. Юлия Краковская

никогда раньше толком не работал, с чего ты взяла, что он будет работать сейчас?

      – Но он же работает вот уже год. Скажи, ты сердишься из-за того, что родители остаются на тебе?

      – Вовсе нет, мне это совсем не мешает, я просто волнуюсь за Роми.

      – Знаешь, я ценю то, что ты внезапно так интересуешься Роми и мной, но это я – ее мать, и это я зарабатываю деньги на ее жизнь! И я не еду в Сирию или в Афганистан. Я сама решу.

      – Ты увидишь, тебя так же уволят, как и здесь, а он никогда не станет работать.

      Это мне напомнило наш давний разговор, но на этот раз я смогла не обращать на это внимание. Когда Роми только родилась, я полтора года сидела вообще без работы. Просвета не было видно, и я подумывала, не пережить ли этот период на Гоа вместе с ребенком. На копеечное пособие, которое светило мне в случае, если я так и не найду работу, там можно вполне неплохо жить, у меня были друзья, которые жили там уже несколько лет. Но Женя с мамой начали биться в такой истерике, какой я от них даже не ожидала. В Индии я никогда не была, и она меня никогда не привлекала, но масса моих друзей были в восторге. Я и так не люблю жару, нищету и грязь, человек я не духовный, открывать чакры вместе с пятым глазом мне неинтересно – мне просто казалось, что это лучше, чем работать на какой-нибудь черной работе в Израиле. И я не поехала. Но сейчас Женя говорила почти те же самые слова.

      Потом был разговор с мамой – мне снова пророчили увольнение, ссору с Карин и возвращение «на голову».

      К тому же категорически против нашего отъезда была Сандрин.

      Надо сказать, что перед тем, как заваривать всю кашу и беспокоить Карин почем зря, я спросила Давида, согласится ли он нас отпустить. Он был Роминым отцом официально и имел право запретить мне ее увозить. Он сразу согласился, хотя ему явно было нелегко. Сандрин тоже меня поддерживала в моем решении, пока, видимо, не осознала, что все может произойти на самом деле. И тут началось, она уговорила Давида отказаться от своих слов, потом она сказала Жоффруа, что я всегда мечтала уехать во Францию и искала себе француза, чтобы с ним уехать. Она убеждала Роми, что Франция – плохая страна, там все очень строгие и ей там будет плохо.

      Чем больше сопротивления я встречала со стороны родных, тем тверже становилось мое решение. Я уже совершенно не могла не видеть уродства и буквально разрухи вокруг. В течение двадцати шести лет я научилась не обращать на это внимание, просто идти куда надо и не смотреть по сторонам. Помню свою эстетическую катастрофу в первые годы жизни в Израиле. Я просто не могла видеть то, что окружало меня.

      Потом я переехала в Тель-Авив и научилась любить этот запущенный, странный и страшненький городок – за веселую бесшабашность, за легкость встреч, за кипящую круглые сутки жизнь, за пляжи, за вечеринки. Я научилась не обращать внимания на страшные ветхие песочные коробки домов, на грязный, загаженный собаками асфальт под ногами, на отсутствие того, что называется архитектурой. Но я уже давно не вела ту веселую жизнь, мой ребенок ходил в школу, похожую