Земля вызывает майора Тома. Дэвид М. Барнетт

из бедной семьи, соображающего лучше, чем они сами. Они ловят его по дороге к автобусу.

      – О, глядите-ка, деревенщина!

      – Голубок!

      – Ботан!

      – Едешь домой в свой сарай, голубок? На деревенском автобусе?

      – А чего твой отец не забирает тебя на машине?

      – Да его папаша сидит в тюрьме. Он же уголовник.

      – И тоже, наверное, голубок. Они ведь там в душе не только моются. Кое-что еще, да ведь?

      – А где твоя мама, ботан?

      Затем они, как и следовало ожидать, завывают вразнобой «Куда ушла твоя мама?» из песни «Chirpy Chirpy Cheep Cheep» и, ободренные внезапно хлынувшими в бессильной ярости слезами Джеймса, стаскивают с него пиджак, втаптывают его в грязь и рисуют что-то на спине его рубашки. Этот рисунок – как он только что видит, сняв испорченную рубашку, – изображает человека, сидящего в тюрьме.

      Джеймс слышит, как хлопает входная дверь и Элли говорит:

      – О боже, что это за смрад?

      Она права, у них в доме стоит ужасный запах канализации и старых носков.

      – Это капуста на ужин Джеймсу, – кричит бабушка. – Для выработки метана. А у нас есть кале? Или брокколи?

      – Метана? – кричит в ответ Элли, и Джеймс слышит, как она с грохотом несется вверх по лестнице. Он даже не пытается сказать ей не входить. Элли стоит в дверном поеме и смотрит на него, лежащего лицом вниз на кровати, в одних брюках, потом ее взгляд останавливается на его рубашке.

      – О боже! – восклицает она и приседает на корточки, чтобы поднять рубашку. – О боже! Ты испортил за один день две рубашки.

      – Вообще-то я ничего не портил. Первую сожгла бабушка, а эту…

      Джеймс поднимается на кровати и смотрит на Элли, которая сидит на корточках в своей школьной форме и, прищурившись, разглядывает изрисованную рубашку.

      – Кто это сделал? В школе? Джеймс, тебя опять травят?

      Он грустно кивает, чувствуя, как уголки его рта опускаются против его воли и слезы вновь льются из его глаз. Элли садится рядом с Джеймсом, заключает его в свои объятия, и запах ее кофты действует на него почти так же умиротворяюще, как джемпер отца.

      – Ты можешь что-нибудь сделать? – спрашивает он, уткнувшись ей в плечо и хлюпая носом.

      – Тс-с, тс-с, все нормально, – шепчет Элли. – Нам нужно просто держаться…

      – Но я хочу, чтобы ты что-нибудь сделала, – уже сердито говорит Джеймс. – Сходи в школу! Скажи им!

      – Это невозможно, – мягко произносит Элли. – Нельзя ничего пока говорить… ты же видишь бабушку. С ней все хуже и хуже, понимаешь? Ты же знаешь, что будет, если мы привлечем к себе внимание…

      Джеймс кивает.

      – Они скажут, что бабушка не может опекать нас. Тогда ее сдадут в дом престарелых, а нас – в приют.

      – Нас разлучат, – подтверждает Элли. – И я не хочу, чтобы это произошло.

      – Но она все равно не может заботиться о нас. Это делаешь ты.

      – Но я еще недостаточно взрослая. Мне всего пятнадцать. Бабушка, по крайней мере, имеет право быть нашим опекуном, – объясняет Элли.

      Они некоторое время молчат,