Свои-чужие. Энн Пэтчетт

прихватит.

      Фикс сказал, что сам сходит за льдом. Супермаркет располагался совсем неподалеку, так что дело было минутное, и инициатива возражений не вызвала. Относительное – по сравнению с тем, что творилось дома, – спокойствие округи, шеренга коттеджей с аккуратными зелеными лужайками, тонкие тени пальм, запах цветущих апельсиновых деревьев – все это отлично сочеталось с успокоительной сигаретой. Брат Том нагнал его, и в дружеском молчании дальше они пошли вместе. Том и Бетти родили уже троих – все девочки, – и жили в Эскондидо, где глава семейства служил в пожарной охране. Фикс мало-помалу уже начинал сознавать, каково это, когда ты становишься старше, обзаводишься детьми и понимаешь, что времени тебе отпущено меньше, чем ты думал. Последний раз братья виделись на Рождество, когда приезжали к родителям и всей семьей ходили к мессе, а до этого – в Эскондидо, на крестинах Эрин. Мимо проехал красный открытый «санбим», и Том сказал: «Такой бы вот». Фикс понимающе кивнул.

      В супермаркете купили четыре пакета льда и четыре бутылки тоника. Паренек-кассир спросил, не нужны ли лаймы, и Фикс покачал головой. Чего уж тут – июнь, Лос-Анджелес. Своих девать некуда.

      Отправляясь в супермаркет, Фикс не взглянул на часы, но время он чувствовал прекрасно. Как и большинство полицейских. Их с Томом не было минут двадцать, ну, может, двадцать пять. Маловато для разительных перемен, но, когда они вернулись, входная дверь была нараспашку, а во дворе – ни души. Тома это никак не обеспокоило, что было неудивительно. Пожарному все нормально, если дымом не тянет. Народу в доме было еще полно, но стало тише. Перед приходом гостей Фикс включил радио, и только сейчас стала слышна какая-то музыка. По полу столовой дети больше не ползали, но никто вроде не заметил их исчезновения. Все внимание было обращено на открытую дверь кухни, куда братья Китинг и несли лед. Ломер, напарник Фикса, ждал их и мотнул головой, показывая на толпу: «Вы как раз успели».

      В кухне, которая перед их уходом и так была набита битком, людей теперь стало втрое больше – в основном мужчин. Тещи нигде не было видно, и малышки тоже. Беверли, с большим ножом в руках, брала из огромной, рассыпающейся по столешнице груды апельсины, рассекала каждый пополам, а двое юристов из окружной прокуратуры – Дик Спенсер и Альберт Казинс, – сняв пиджаки и галстуки, засучив рукава по локоть, крутили эти половинки в двух металлических соковыжималках. Воротнички их расстегнутых сорочек уже потемнели. Раскрасневшиеся и взмокшие, мужчины трудились так, словно от того, сколько апельсинового сока они надавят, зависела безопасность города.

      Бонни, сестра Беверли, – теперь готовая помогать по хозяйству – сняла у Спенсера с носа запотевшие очки и протерла их кухонным полотенцем, хотя для такого дела у него где-то в толпе имелась жена. Только тогда Дик увидел Фикса с Томом и потребовал льда.

      – Лед! – радостно закричала Бонни. О да, лед. В такую адскую жару «лед» было лучшим словом на свете. Она отшвырнула полотенце, подхватила у Тома оба пакета и кинула