Бегство в Египет. Петербургские повести. Александр Етоев

жаль. Если бы ты был сирота, я дал бы тебе вот это.

      Старик вынул откуда-то из себя конфету «Мишка на Севере» в сморщенной вощёной обёртке.

      – А раз ты не сирота, то получай вот это.

      Конфета забилась вместе с рукой в рукав, а оттуда вылезла жёлтая костлявая фига.

      – Ножи-ножницы-топоры-пилы-точу-правлю-цена умеренная! – заорал он на всю вселенную.

      Двор ему не ответил.

      – Что, сирота, обиделся? Ладно, я пошутил. Бери.

      Он снова достал конфету, но теперь уже из-за пазухи, и протянул мне. Я покрутил головой.

      – Гордый, – сказал старик. – А ты её, гордость-то, дома держи, за печкой, где тараканы, а то, не ровён час, споткнёшься о какой-нибудь чемодан. Бери конфету. Попробуй только у меня не возьми!

      И этот про чемоданы. Что они, сговорились, что ли? Ладно, возьму. Я взял.

      Конфета была пустая, одна обёртка. Такая же фига, только упакована по-другому. Я пожал плечами и подождал, пока старик отхохочется.

      Он вытер рукавом слёзы. Потом хмуро оглядел двор и снова уставился на меня:

      – Ты чего?

      – Что «чего»?

      – Может, ты ненормальный? Нормальные или смеются, или сразу по морде. А ты стоишь как дубина, даже не плюнул. Тебе сколько лет?

      – Десять.

      – А, небось, пионер, «Пионерскую зорьку» слушаешь. А конфетку-то взял, не побрезговал. Любишь сладенькое, сиротка. Слушай, а маманька у тебя дома? Может, ножик ей поточить? Или для папани топор?

      Он икнул, должно быть – вспомнил приятное.

      – А то, что одна обёртка, это и хорошо. Зубы не заболят.

      Тут он вроде бы про меня забыл и взялся за точильное колесо. В руке его уже был тесак, такими мясники рубят мясо. Башмак сыграл на педали «румбу», ремень пошёл, колёсико завертелось, мохнатые брови, чтобы не облысеть, ловко забегали по лицу, уворачиваясь от сухого ветра и летящих из-под точила искр.

      Я совсем уже собрался идти, наевшись досыта дедовых бородатых шуток, бумажных чучел мишек на севере, беганья мохнатых бровей, – и ушёл бы, надо было уйти, но ноги почему-то стояли, а сам я бараньим взглядом пялился на его работу и глаз не мог отвести.

      Время шло, ноги стояли, искорки летели в лицо. Надо было что-то сделать или сказать. Я промямлил первое, что пришло на язык.

      – А мне можно попробовать? – И для верности добавил волшебное слово: – Пожалуйста.

      Ботинок замер, насторожившись. Брови вспучились, приоткрыв глаза.

      Точильное дело остановилось. Искорки ещё чуть-чуть полетали, потом упали на землю и попрятались кто куда.

      Старик почесал тесаком за ухом, взгляд его прыгнул вверх, погнавшись за невидимой мухой, и, должно быть, догнал – воздух треснул, как грецкий орех, тесак молнией расколол его на две половинки и врезался острым краем в бешеный круг точила.

      Выплеснулся адский огонь. Старик прикурил от адского огня папироску и ласково говорит:

      – Попробовать – оно можно, только нынче это дорого стоит. Деньги у тебя есть?

      Денег у меня не было, откуда им у меня быть. Я печально опустил голову.

      – Ладно, деньги можно потом.