Бегство в Египет. Петербургские повести. Александр Етоев

петуху; там, в петушьей утробе, жемчуг набирал силу, а через день, к субботе, петух приносился в жертву, внутренности из него вынимались, и жемчужины, все новенькие, как одна, снова радовались своему воскресению.

      Мама, Суламифь Соломоновна, сказала сыну:

      – Играй. – И ушла из комнаты.

      Женька Йоних печально вздохнул и подумал про свой Египет.

      За окошком над полосатыми крышами полз по небу жук-скарабей. За Фонтанку, по белу небу, и лапками катил перед собой солнце.

      Женька тронул струны и тихонечко заиграл.

7

      Улица оживала.

      Прошаркал вялый инвалид Ртов выпить квасу в Покровский сад. Молодые мамы выкатывали коляски. Прохожих становилось всё больше.

      Надо было что-то решать. Улица сама и решила.

      «Сделаться на время прохожим. Ну конечно. Проще простого».

      Превратиться в прохожего, пройти мимо этих двоих и послушать, о чём они там щебечут.

      Прохожий – вещь незаметная. Он в каком-то смысле предмет. Как тот фонарь, или эта стенка, или урна, или копейка на мостовой.

      И поскорей, пока эти двое не разбежались.

      Я вышел из подворотни, быстренько одолел улицу и свернул за угол на проспект. Постоял, сосчитал до двух и опять вернулся на улицу, на ту сторону, где стояли они.

      Что на свете серее пыли? Мышь. А серее мыши? Правильно, школьная форма.

      В своём мышином костюмчике я чувствовал себя невидимкой. Костюмчик был мешковатый, то есть сильно напоминал мешок. Мешок, а в мешке – я на фоне длинной серой стены дома № 31.

      Игра в прохожего мне понравилась. В ней главное – быть естественным, вести себя по-простому, средне, не выделяясь. Примерно так же, как в жизни.

      Я шёл себе руки в брюки, насвистывал «Подмосковные вечера» и, как бы щурясь от воскресного неба, присматривался к таинственным незнакомцам.

      До них оставалось домов пять или шесть. Я уже приготовил уши. Вот тут-то и случился конфуз.

      Дом № 23 был цветом не такой, как другие. Другие стояли серые – от времени и от скуки, – а этот весь был какой-то бледный, золотушно-чахоточный, и стоял, опираясь, будто на костыли, на старые водосточные трубы.

      Моя серая мешковина на фоне этой больничной немочи была как толстый рыночный помидор на тарелке с магазинными сухофруктами.

      Плакала моя маскировка.

      Но тут я вспомнил, что у куртки существует подкладка. И цвет примерно подходит.

      Долго я не раздумывал. Вывернул на ходу одёжку и иду себе не спеша дальше, свищу «Подмосковные вечера».

      Прошёл я желтушный дом, вывернулся серым наружу и снова стал как мешок.

      Пронесло.

      На этих я уже не смотрел, боялся спугнуть. Глаз, ведь он как фонарь – его издалека видно. Поэтому я работал ухом, помогая ему ногами.

      И всё же я немного не рассчитал. Вернее, глаз мой дал маху, засмотревшись на какую-то вмятину на асфальте. Правда, вмятина была интересная и по форме сильно напоминала шляпу Лодыгина. Поэтому когда я услышал голос, то поначалу чуть не подпрыгнул, но тут же взял себя в руки.

      «Спокойно», –