Рассказы из шкафа. Виктория Полечева

и, пнув кроссы в сторону, надел на ноги.

      Она улыбнулась уголком рта. В груди потеплело, я понял, что все получится. Начал с первой позиции.

      – Снеж, я обычный. Вот совсем. Не балетный, не крутой там какой-нибудь. Но ты во мне починила что-то, исправила. Мне для тебя что-то делать хочется все время, мне из-за тебя жить хочется, понимаешь? Ты не смейся, что я сейчас так волнуюсь. Я не всегда такой. Просто вот для тебя учился, учился. Не знаю, зачем, но учился. Может быть, так хоть запомнишь меня. Дурака, что втрескался в тебя по уши, а потом почти голым скакал по улице.

      Голос дрожал, язык снова распух и слова с трудом складывались в предложения. Осознав, наконец, что мне нечего больше сказать, я начал прыгать, вертеться на месте, носиться из стороны в сторону. Камни больно впивались в чешки, неразогретые мышцы сводило судорогой, сухожилия тянули. Друзья ее гоготали, как сумасшедшие и снимали меня на свои айфоны. Но мне было наплевать. Когда я остановился, пытаясь отдышаться, в ее глазах я увидел загорающиеся звезды.

      Наверное, именно такие глаза были и у меня, когда я ее впервые увидел.

      Кондуктор Олеся

      Был май, было тепло. Впереди экзамены, а за ними – целая жизнь. Олесе не хотелось чего-то бояться, не хотелось беспокоиться и тревожиться. Но все окружающие от нее только этого и требовали. «Ну, что, ну?», «А сдавать что собралась?», «А боишься прям очень-очень?», «А в город какой собираешься?», «А ВУЗ-то, ВУЗ выбрала?», «По жизни-то определилась? Потом нельзя. Сейчас обязательно нужно» – доносилось со всех сторон. Сестренка завидовала Олесе, мама надежды возлагала, дочь-то выросла. В школе тысячу тестирований для профориентации проводили, дабы деточки наверняка выбрали. И по способностям, по способностям.

      А Олесе вот не думалось о взрослой жизни. Она сидела на лавке в парке и лизала мягкое мороженое. Ну и что с того, что неприлично слюни свои по рожку размазывать. Олеся ела, как хотела, и не заботилась о мнениях. А кому-то еще не нравилось ее летнее платье в горошек, говорили, что старомодное больно. Да и носочки белые с босоножками надевать – дурной тон. Так одноклассницы Олесе сказали. А девушка только плечами пожала, да и пошла в парк. За мороженным. Смотрела она на яркое солнце сквозь кленовые листья и думала, что люди странные вокруг нее. Вечно спешащие, измотанные. А вот Олеся никуда торопиться не привыкла. Она думала о том, что жизнь, на самом-то деле, не так скоротечна, как ее описывают. Что если не спешить никуда, то можно успеть и пожить, и порадоваться.

      А окружающие ее странной считали: волосы вроде рыжие, а как будто выцветшие, блеклые чересчур; ресниц и бровей вообще на лице не видно, глазки голубенькие, но водянистые, словно и на них у природы красок не хватило, да и кожа бледная-бледная. Не девчонка, а тень, в общем-то говоря. Ни слова громкого от нее не слышали никогда, ни мнения никакого, ни мыслей дельных. Все сидела она, наблюдала за всеми, да только бурчала что-то в ответ, когда расшевелить ее пытались. Нерасторопная, неактивная. Все по парку бродила в тени деревьев. А на солнце нельзя ей было: сгорит,