Уроки танго (сборник). Даниил Гуревич

помочь, девушки?

      – Спасибо, но как-нибудь без вас, молодой человек. Вы к тяжелому труду у нас не приучены, – убирая посуду, ответила Галя.

      – Знаешь, Галча, – подыграл ей Нечаев: – У тебя удивительное умение давить мои лучшие порывы. Вот таким же образом ты убила во мне поэта.

      – Какой кошмар! А композитора я в тебе еще не убила?

      – Уничтожила. Ты со всеми моими музами расправилась. Всех девяти как не бывало!

      – Подумать только, какой ты у нас был талантливый! История меня не простит.

      – Ни за что!

      – Хорош, родители. А ты, папуля, не нарывайся, читай лучше свою газету, – своим особенным, как ей казалось, назидательным тоном сказала Тоня. Став учительницей, она почему-то решила, что в определенных случаях учитель должен говорить именно таким тоном. Единственным, с кем она так никогда не говорила, был Виктор.

      – Тонька, ты самый разумный человек в этой семейке, – сказал Нечаев, разворачивая газету.

      – Я тебя тоже очень люблю, папуля.

      Галя с Тоней, собрав со стола посуду, вышли на кухню, а Нечаев начал просматривать свою газету. Газеты он вообще-то не любил и никогда их не читал, а только просматривал, и то в основном заголовки. Он также никогда не слушал радио и не смотрел новости по телевизору. Политика его перестала интересовать очень давно, еще в юношестве. В те советские, так называемые застойные времена, когда в стране вообще ничего не происходило и день сегодняшний ничем не отличался ото дня вчерашнего и не будет отличаться ото дня завтрашнего, читать газеты было вообще пустой тратой времени. Сейчас же за происходящим в стране не успевала ни одна газета и ни одна передача по телевизору. Жизнь стремительными темпами неслась в одном направлении – ко дну, и читать об этом было тошно и ни к чему – достаточно было эту жизнь проживать.

      На жизнь в стране он просто закрыл глаза, а жизнь на работе его уже давно перестала интересовать, и он, как бы исключив себя из этих жизней, полностью ушел в свою семью, в свой дом и в свой сад.

      В комнату за очередной порцией посуды вернулась Галя. Нечаев оторвался от газеты и стал наблюдать за ней. Лицо его сразу расслабилось, и на нем появилась чуть заметная улыбка. Галя, почувствовав его взгляд, обернулась и вопросительно на него посмотрела.

      – Читать не советую, – сказал Нечаев, убирая с лица улыбку и складывая газету. – Миллениум на носу, а здесь такое пишут… Тянет повеситься.

      – Зачем тогда читаешь? Сколько раз давал слово – газету больше в руки не возьмешь.

      – Во-первых, я не читаю, а только просматриваю. А во-вторых, я, как ты знаешь, мазохист, а наша страна – рай для мазохистов.

      – Тогда не жалуйся.

      – Я не жалуюсь. Я ищу сочувствия. Но в этом доме я его явно не дождусь. Ты лучше объяви, чем завтра занимаемся?

      – Тысячу раз объявлялось: в воскресенье – по магазинам.

      – В воскресенье Бог отдыхал.

      – Бог мог себе это позволить – он был прилично одет. Теперь твоя очередь.

      – Что-о?