Всегда живой. Александр Карпачев

по борделям. Он два-три раза в год ездил в Рим, как говорил, по делам, но непонятно, чем там занимался, а мать каждый раз думала, что он не вернется, останется там и она больше его не увидит. Однако он приезжал: напряженный, угнетенный, неразговорчивый.

      Он не строил никаких планов, казалось, он даже не замечал, что у него растут дети, и только прошлое было под пристальным его вниманием. Будто прошлое было сокровищем: он одновременно и берег его, и тяготился им, словно хранитель золотого клада, который нельзя оставить, ибо украдут, но и сидеть над ним уже нет мочи.

      Хотя нельзя сказать, что к семье, детям он был равнодушен. С Марком он ходил в порт и уделял ему довольно много времени. Такую заботу отца Марк объяснял тем, что сам он из всех детей более всего был похож на него. А вот к старшему, Отону, получившемуся в мать, вероятно, не испытывал никакой привязанности. Родившись в то лето, когда исчез корабль деда со всем грузом – брат был лишним напоминанием о том несчастье. Причем даже не напоминанием, а одним из виновников, будто для его появления на свет необходима была жертва в два десятка человеческих жизней и в целое состояние. Кажется, Отон всю жизнь отрабатывал эту жертву. Обучив кое-как счету, письму и основам земледелия, отец отправил его на хозяйство. Это было одно из немногих полезных и целенаправленных его действий, так как оказалось, что Отон буквально создан для управления рабами и пашнями.

      Поскольку Терцию таким образом на хозяйстве использовать было невозможно, а особой вины за все случившееся на ней не было, то что делать с Терцией, отец не знал, и это раздражало его очень сильно, поэтому он старался ее не замечать.

      По мере того, как Марк рос и становился все больше и больше похожим на него, отец решил дать ему хорошее образование.

      Сам он был прекрасно образован, и, видимо, имел обширные связи по всей империи. Марк постоянно заставал его за написанием каких-то заметок, писем, несколько раз видел, как отец пишет стихи. Казалось, письма стекались к нему со всего света, было такое ощущение, что каждый корабль, заходящий в порт, везет ему послание. Это было, конечно, не так. Но несколько раз в месяц приходили послания то из Сирии, то из Египта, Греции. Однако ни о ком из своих корреспондентов он с домашними не говорил, заметок и стихов никому не показывал. Все свое рукописное имущество отец хранил в сундуке, запирал его на замок, а ключ вешал на шею. От этого он походил на купца или ростовщика, но никак не на арендатора. Отец жил в каком-то параллельном мире и делал все, чтобы тот и этот миры не пересекались.

      Он изрядно потратился на образование Марка, устроив его в лучший лекторий города. Плата за обучение наносила серьезный урон семейному бюджету, но домочадцы не роптали, хотя Марк чувствовал себя не очень комфортно…»

      На этом свиток заканчивался. Несомненно, почерк был его. Но почему он написал о себе в третьем лице? Второй свиток был не менее странным:

      «Марк, сколько себя помнил, всегда терзал то отца, то мать вопросами из истории