Игра на выживание. Ники Сингер

ору, потому что его взгляд говорит как раз об обратном. Потом я неожиданно для самой себя наклоняюсь и беру с земляного пола один из этих плоских серых камней. Поднимаю его над головой. (Камень гораздо тяжелее, чем казался с виду.) Пару секунд держу его так, как держала кирпич-саманник той ночью в древнем захоронении в пустыне. Как будто взгляд можно размозжить, как человеческий череп.

      Но это невозможно.

      Взгляд преследует тебя.

      От него не избавиться.

      И вот я в сарае вместе с мальчиком и одновременно в совершенно другом месте. Я в Замке, и все замки сорваны. И я должна драться. Драться за то, чтобы не забыть – этот маленький мальчик не Мохаммед. Он не Мохаммед. И он смотрит так не из-за моего поведения и не из-за того, что я уйду. Это потому, что он хочет услышать историю. Или просит у меня камень. Да, все дело в камне. Я словно сквозь пелену тумана вижу, как он протягивает ко мне руку. Кулак раскрывается, как цветок. Ладонь тянется ко мне, вернее, к камню.

      Вот о чем он просит.

      Камень!

      И я отдаю ему камень.

      Медленно опускаю руку и аккуратно кладу камень в его ладонь. И в ту же секунду он перестает быть Мохаммедом и снова становится мальчиком. Сердце уже не так часто колотится в груди, острая боль отпускает. Интересно, гроза чувствует что-то похожее, когда солнце вдруг пробивается сквозь черные тучи?

      Я дышу.

      Я слышу собственное дыхание.

      А мальчик в это время смотрит на костер. Он выбирает взглядом обугленную палочку и вытаскивает ее из огня. Потом кладет камень между ступнями и берет палочку, как карандаш.

      Он собирается что-то написать.

      О папа, он собирается писать!

      Первые линии пробные, мальчик словно проверяет, какими они получатся – тонкими или жирными. Потом палочка вдруг начинает порхать, как дирижерская. Она изображает на камне точки, черточки, скобки и завитки. На камне остаются крошки угольной пыли, мальчик их размазывает и соединяет друг с другом. Он целиком увлечен работой, а я жду. Жду, когда все это можно будет прочитать, потому что пока это не буквы, это картинка, или несколько картинок, или, может, какой-то узор.

      Вскоре на камне не остается свободного места. Мальчик берет другой, кулаком стирает с него остатки земли и достает из костра вторую обугленную палочку. И снова быстро, сосредоточенно принимается за работу. Кажется, что в этом процессе задействовано все его тело.

      Спустя какое-то время – я не знаю, сколько все это длилось, – мальчик кладет палочку на землю и пододвигает ко мне камни.

      Я смотрю.

      Но, папа, я понятия не имею, что это. Это может быть что угодно, хоть послание с другой планеты. Но я знаю, что для мальчика его записи что-то значат, и наверняка так оно и есть. Поэтому я снова смотрю на камни, и вот что я вижу: звезды, узоры, цветы, завитушки, они пересекаются, набегают друг на друга, и у них нет конца и начала. Но я все равно не могу уловить сути, возможно, потому, что пытаюсь увидеть то, что имеет наибольшее значение. Так я всегда поступаю, а потом уже соединяю понятные мне вещи с непонятными. Возможно, в этом все дело. Возможно, эти письмена вообще недоступны