В стреляющей глуши. Подготовка к вторжению. Станислав Богданов

по сосновым иглам. Он пренебрегал многим писанным и не писаным правилам конспирации. Зачем ему они были нужны? Зачем? Его послали на верную смерть. Им затребовалась «подстава». Вот и нашли дураков. Эту красивую и брюхатую, беременную от него дуру. На что она рассчитывала? Дура… Он видел перед собой эти холёные и рассудительные лица Крумме, Ставински и прочих немцев-преподавателей. Гады…

      Он пару раз оглянулся. Чаща, прорезанная сквозь кроны тёмной листвы бледно-золотистыми потоками света, была величественна и пуста. Суетливо перебегала с ветки на ветку и, петляя, спускалась по мшисто-серому стволу, белка с пушистым чёрнобурым хвостом. Её глазки-бусинки замерли на его полусогнутой фигуре. Казалось, проникли в самую глубину и вывернули её наизнанку. Многое было неприятно вспоминать. Многое хотелось забыть.

      Он вспомнил, как пришли за отцом в 1937-м. Хрустя кожаным пальто, вторгся ранним утром в комнатку общежития старший лейтенант НКВД в малиновой фуражке с синим верхом. Он вручил оторопевшей семье ордер на арест, украшенный сиреневой круглой печатью и подписью городского прокурора. «Воронов Григорий Алексеевич здесь проживает? Предъявите ваши документы! Ознакомьтесь. Собирайтесь…» Следом шагнули двое бойцов в шинелях с малиновыми петлицами, в таких же фуражках, при винтовках и патронных сумках. Сиротливо жался к стене дворник, поднятые соседи-понятые, а также участковый милиционер, что шмыгал носом и казался уверенным в себе. Комнату тут же обшарили основательно (понятые сидели и старались никуда не смотреть). Были изъяты деньги, которые боец НКВД обнаружил под подушкой отца, несколько книг и брощюр, одна из которых, тоненькая, изданная в Мехико, называлась «Бюллетень оппозиции» за авторством Льва Давидовича Троцкого. (Изъятые книги, впрочем, тоже принадлежали бывшим оппозиционерам и его сторонникам, что уже были расстреляны.) Пролистнув одну за другой, останавливаясь на выделенных местах и занося их в протокол (опись изъятого велась отдельно), старший лейтенант даже причмокнул: «Какая контрреволюция! Развели тут, понимаешь…» «Не смей, слышишь ты… жандармская морда!» – вспылил было отец, едва не сорвавшись с места. Но на плечо его тут же легла рука конвоира. «Я те голос-то подниму! – криво усмехнулся старший наряда, занося что-то в протокол. Изъятые брошюры он спешно упаковал в свой планшет: – Кончилось ваше времечко, троцкисты-оппортунисты. Настало время ответ держать перед советским народом. Твари…» Последнее прозвучало грозно, но по-мальчишески. Алексей, которому тогда было восемнадцать, прыснул смехом. Мать лишь сильнее прижала его к себе. «Ты у меня ещё посмейся! – повысил старший лейтенант голос. – Тоже к нам хочешь? Знаешь, чем отец твой занимался? Ничего, узнаешь. А будешь идти тем же путём, окажешься у нас. Вы, мамаша, ему об этом чаще напоминайте». И разразился под конец обыска пышной тирадой о процессах троцкистской оппозицией, их связями с социал-фашистами и мировой буржуазией. Во всю эту чепуху не хотелось