Империя хлопка. Всемирная история. Свен Беккерт

с конца XVII по начало XIX века, на протяжении которого Британия в сумме воевала в течение пятидесяти шести лет, ее государственные доходы увеличились в шестнадцать раз. И треть налогового дохода в 1800 году поступила от таможни. Как в 1835 году отметило издание Edinburgh Review, «уровень нашего процветания и мощи сильно зависит от продолжения их [фабрикантов] усовершенствования и расширения». Государственные чиновники и правители понимали, что производство было способом создания дохода для государства, и государство само теперь опиралось на промышленный мир, который оно помогло создавать[170].

      Первые неуверенные этапы этого великого ускорения, как можно видеть в случае с Quarry Bank Mill, могли бы показаться все еще скромными. На современный взгляд эти новые технологии того времени кажутся обаятельно старомодными, фабрики маленькими, а влияние хлопковой отрасли – ограниченным несколькими областями в одной небольшой части мира, в то время как бо́льшая часть земного шара, даже бóльшая часть Британии, продолжала жить как прежде. Производственные возможности первых фабрик, разбросанных по английской сельской местности, в мировом контексте были незначительны. Китайские прядильщики и ткачи в 1750 году обрабатывали в 420 раз больше хлопка, чем их коллеги в Британии в 1800 году, для Индии цифры были примерно те же[171]. В 1800 году, через два десятилетия после мероприятия Грега, способствовавшего началу промышленной революции, менее 0,1 % мирового производства хлопковой ткани вырабатывалось на машинах, изобретенных на Британских островах. Однако послужившие опорой для промышленного капитализма общественные и институциональные структуры, которые были созданы в ходе многих десятилетий конфликта между капиталистами, аристократами, государством, рабочими и крестьянами, могли распространяться на другие отрасли и другие части мира. Поле для дальнейших преобразований было огромно.

      Движимая хлопком промышленная революция, по выражению историка Эрика Хобсбаума, была «самым важным событием в мировой истории». Она создала мир, непохожий на что-либо в прошлом. «Эта земля высоких труб», как ее в 1837 году назвал хлопковый фабрикант Томас Эштон, не просто отличалась от старого мира британской сельской местности, она также была гигантским шагом вперед от мира военного капитализма, который торговцы, плантаторы и государственные чиновники создавали на протяжении двух прошедших сотен лет. Ее чудеса привлекали посетителей со всего мира, одновременно и благоговевших перед невероятным масштабом всего: бесконечных труб, хаотических городов, феерических общественных преобразований, и ужасавшихся этим масштабом. В 1808 году англичанин, посетивший Манчестер, увидел город, который был «омерзительно грязен, паровые машины зловонны, красильни шумны и отвратительны, а вода в реке черна, как чернила». Алексис де Токвиль совершил такое же паломничество в 1835 году и увидел «что-то вроде черного дыма, покрывавшего город. Видимое сквозь него солнце

170

Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 503–4; William J. Ashworth, Customs and Excise Trade, Production, and Consumption in England, 1640–1845 (Oxford: Oxford University Press, 2003), 4, 8; O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 206; Edinburgh Review, or Critical Journal 61 (July 1835): 455.

171

Если использовать цифры, представленные Кеннетом Померанцем, которые могут рассматриваться как приблизительная оценка, то конкретное соотношение равно 417: Pomeranz, The Great Divergence, 139, 337; Померанц, Великое расхождение, 247, 553; Kenneth Pomeranz, “Beyond the East-West Binary: Resituating Development Paths in the Eighteenth-Century World,” Journal ofAsian Studies 61, no. 2 (May 1, 2002): 569; Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 215.