Экология русского языка. Александр Сковородников

2003]. Но дело не только в верлибре. Многие тексты нашей классики не могут быть полноценно восприняты без знания текста Евангелия. Приведу несколько примеров (два примера взяты из [Дунаев 1996]). Так, стихотворение А. С. Пушкина «Странник», в котором есть такие строки: «Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света; / Пусть будет он тебе единственная мета, / Пока ты тесных врат спасенья не достиг…» (здесь и далее выделено мной. – А. С.). Глубинный смысл этих строк можно понять только в том случае, если вам знакомо евангельское «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие к погибели, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф., 7, 13–14). Невозможно понять религиозное содержание стихотворения А. С. Пушкина «Отцы пустынники…» без знания семантики использованных в нем церковнославянизмов и текста молитвы Ефрема Сирина «Господи владыко живота моего…», вдохновившей Пушкина. А религиозно-философский пафос пушкинского шедевра «Пророк» не может быть интеллектуально и эмоционально воспринят без понимания значения и ощущения стилистической роли церковнославянской лексики, составляющей основу этого стихотворения.

      Или возьмем творчество Ф. И. Тютчева, например, его стихотворение «При посылке Нового Завета», последние две строфы: «Но этой веры для немногих / Лишь тем доступна благодать, / Кто в искушеньях жизни строгих, / Как вы, умел, любя, страдать, / Чужие врачевать недуги / Своим страданием умел, / Кто душу положил за други / И до конца все претерпел». Полнота восприятия здесь возможна при адекватном тексту понимании семантики таких слов, как благодать, искушенья, страдать и знании соответствующих фрагментов Евангелия, получивших статус интертекстуальности, в данном случае представленных парафразами высказываний Иисуса Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих» (Ин., 15, 13) и «И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мф., 10, 22). Кстати, православно-нравственное значение слов страдать, страдание можно понять только в контексте Евангелия и ориентированного на него поэтического дискурса. Ср. у Пушкина в стихотворении «Элегия»: «Но не хочу, о други, умирать; / Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…». «Неожиданный, парадоксальный исход, – замечает по поводу этих строк М. М. Дунаев. – Так может сказать только истинный христианин. И мужественный духом верующий. Обычно люди бегут от страданий. Пушкиным же очищающие душу страдания не отвергаются, но мыслятся как одна из важнейших жизненных ценностей. Давняя пушкинская дихотомия является в прикровенном облике: ум («чтоб мыслить») и сердце, душа («чтоб страдать») [Дунаев 1996: 220]. Разве можно без знания церковнославянской сюжетной основы, лексики и фразеологии полноценно воспринять мысль и чувство таких произведений русской словесности, как стихотворение Сергея Есенина «Иорданская голубица», где, кроме самого названия, встречаются такие слова, имена, образы и аллюзии: «С