Голос. Кристина Далчер

от стыда и растерянности: я ведь даже имени этого человека не знаю, хотя он приходит к нам в дом шесть раз в неделю.

      А он опять повторяет тот жест – три раза медленно моргает глазами, – предварительно проверив, куда смотрит камера слежения, висящая у нас над дверью, и повернувшись к ней спиной. В итоге камера отражается у меня в глазах. Может, я солнце или луна? Нет, скорее уж Плутон, загадочная двойная планета.

      И я вдруг узнаю его. Вспоминаю. Наш почтальон – сын той женщины, которая должна была бы стать первым человеком, которому я введу в головной мозг лекарство от афазии. И эту женщину зовут Делайла Рей. Ничего удивительного, что ее сына в прошлом году так беспокоила тема моего гонорара, хотя гонорар этот наверняка в любом случае равнялся бы нулю, даже если бы у меня тогда и впрямь возникла возможность испытать мою сыворотку «Вернике Х-5» на реальном пациенте; сам-то он вряд ли много зарабатывает в качестве почтальона.

      Мне этот человек успел понравиться, еще когда он приводил Делайлу Рей ко мне на прием. В нем была некая особая чувствительность и какое-то детское изумление перед чудом науки – и в частности, перед тем волшебным средством, которое я предлагала с помощью обыкновенного шприца ввести ей непосредственно в головной мозг. Родственники других пациентов всегда приходили в ужас и трепетали при одном упоминании об «уколе прямо в мозг», а этот человек оказался единственным, кто заплакал от радости, когда я объяснила ему свои намерения и сказала, что если опыт будет удачным, то его пожилая мать сможет практически сразу произнести свое первое связное предложение, хотя до этого она целый год жила с абсолютно нарушенной вследствие перенесенного инсульта речью. В глазах этого человека я была не просто очередным исследователем, имеющим исключительно научный интерес, или врачом-логопедом, или еще кем-то из длинной череды диагностов и доброжелателей, осматривавших его мать. Он воспринимал меня почти как божество, способное вернуть человеку утраченный голос и способность говорить.

      Вот именно, была.

      Почтальон ждет, вопросительно поглядывая на меня, и я, дабы объяснить свое молчание, делаю единственно возможный для меня жест: поднимаю левую руку, подношу ее к лицу и поворачиваю запястье так, чтобы экран счетчика был ему виден. И он сразу все понимает.

      – Извините, – говорит он и собирается уходить.

      Но прежде чем он успевает спуститься с крыльца и снова сесть в кабину своего грузовичка, я трижды медленно закрываю и открываю глаза – как это делал он.

      – Ничего, мы в другой раз с вами поговорим, – еле слышно шепчет он и сразу уезжает.

      Справа от меня хлопает дверь, и алюминиевая сетка еще некоторое время дребезжит в дверной раме, когда Оливия Кинг, открыв пестрый зонт, выныривает из-под навеса над крыльцом. На голове у нее платок из одноцветного шелка или полиэстера. Нежно-розового. В этом платочке Оливия кажется бабушкой, хотя она лет на десять, по крайней мере, меня моложе. Она внимательно смотрит в небо, затем на всякий случай высовывает из-под зонта руку,