Рассказы. Андрей Викторович Белов

не имеют. Я не говорю об отдельном священнике как о человеке, а в целом – о церкви. Но вот попрощаться с кем-то, сказать то, что за всю жизнь так и не собрался человеку сказать, попросить у кого-то прощения и прочее… я обязан перед своим уходом. Так если я уйду во сне, то что прикажете с этим делать – каждый вечер, что ли, все повторять вновь и вновь, ведь вечер-то каждый последним оказаться может? Так каждый вечер мне с миром прощаться прикажете? Как жить-то мне дальше – не представляю!

      – Ох уж как у вас, писателей, мозги-то повернуты! – с удивлением сказал Олег Олегович. – Ладно, не держу, но имейте в виду: впереди два выходных дня – вам подумать. Место это за вами будет оставаться до понедельника, до 12—00 – надумаете – возвращайтесь!

      Заведующий встал с кровати и направился к двери в коридор и вдруг добавил:

      – А насчет этой, так называемого врача-кардиолога, что сказать: ну д-у-р-а, сам знаю, а что с этим поделаешь?

      Когда Тимофей Николаевич ехал из больницы в автобусе на станцию, чтобы уехать первой же электричкой в свой поселок, мелькнула мысль: «Вот и шрам моего сердца на том самом общем Сердце прибавился. Наверное, Олег Олегович прав: мы ранимы и беззащитны перед убийственной жестокостью равнодушия – перед Злом».

      Тимофей Николаевич порядком измучился за эти несколько дней, а точнее, бессонных ночей, что находился у себя дома в поселке. Он купил пульсометр, чтобы самому убедиться в падении частоты пульса, и каждую ночь, почти до утра, читая какую-нибудь книгу, поглядывал на устройство. Прибор выглядел как наручные часы. И каждый раз эти часы ничего угрожающего не показывали: 55—58 ударов в минуту. Свои наблюдения он проводил скорее от бессонницы, которой мучился с тех пор, как выписался из больницы. Сам-то он понимал, что пульс упадет, именно когда он заснет, – в чем и убеждался каждый последующий день, подключая прибор к компьютеру и видя, как предательски каждую ночь, стоило ему только заснуть, замедляется работа сердца и пульс снижается до 30 ударов в минуту и даже ниже. Рекорд, как он сам грустно шутил, составлял частоту пульса 24.

      Да невозможно было знать день, точнее, ночь и час, когда что-то произойдет: сказано же было ему: «…во сне» – и только-то. Поэтому после некоторых размышлений решил, что надо хоть завещание написать: пусть все будет по-человечески, как в миру принято. А заодно и письмо прощальное составить, где бы попросить прощения у того, кого, на его взгляд, обидел по жизни.

      Одно останавливало его. Думал он, что, вот как напишет завещание, так и помрет сразу же: то ли слышал он где-то поверье такое, а может, это его самого навязчивая выдумка была.

      «А ведь еще и не старый: по мужскому-то делу, – думал он. – То-то и обидно помирать. Но второй острый инфаркт за последние пять лет – шутка ли?»

      И рассказы не писались: вжиться в чью-то судьбу при таких обстоятельствах никак не удавалось. Перелистал тетрадь для заметок – нет, не исписался, тем и сюжетов еще много задумано.

      И все-таки