Свидетель с копытами. Далия Трускиновская

княгиня. – Нужно же подружкам пошептаться. Не знаю, что немка смыслит в кавалерах, а Лизаньке о них потолковать полезно и приятно. Девица-то на выданье, должна любопытствовать… Ступай, Бог с тобой.

      Агафья, занятая устройством гостей, забыла приготовить свое питье, которое обеспечивало долгий и спокойный сон. Повозившись, прочитав молитвы и поняв, что сон нейдет, она решила прогуляться по усадьбе и посмотреть, нет ли визитеров в девичьей: весна как-никак, у девок одно на уме, а ей, Агафье, все эти шалости потом расхлебывать.

      И она действительно обнаружила поблизости от людской нечто неожиданное.

      Рано утром она вошла в спальню княгини и, опустившись у изголовья на коленки, зашептала:

      – Княгиня-матушка, беда…

      – Что еще стряслось?..

      – Люди эти, что вы приютить изволили, – они воры!

      – Как – воры? Что ты врешь?

      – Право слово, воры! – Агафья перекрестилась. – Они промеж собой не по-русски говорят! По-немецки!

      – Ну и что? – княгиня спросонья не поняла всей важности сообщения.

      – При нас – по-русски, а ночью этот господин Эккельн со своим кучером Трофимом по-немецки шептался!

      – С кучером – по-немецки? И тот отвечает? – удивилась княгиня.

      – Да, да! Жаль, я ничего не поняла. У них, видать, уговор был – ночью этот господин Эккельн к людской подошел, а Трофим в одном исподнем к нему вышел, и они шептались… И тот, кого на руках принесли, только прикинулся больным – для жалости!

      – Ворья мне тут еще недоставало… Агаша, ты с них глаз не спускай и Игнатьичу вели! Они поймут, что их раскусили, и сегодня же уберутся – коли они и впрямь воры. А ежели тебе ночью померещилось… ежели тот кавалер и впрямь помирать собрался…

      – Не померещилось, княгиня-матушка!

      – Болящего из дому выбрасывать – грех. Поняла?

      Княгиня имела свое понятие о грехах. Всякий должен быть чем-то искуплен. Так она забрала к себе Амалию, считая, что в несчастье есть и ее вина. При этом саму немку она спросила в последнюю очередь, а переговоры вела с ее отцом и бабкой. Грехи покойного князя Чернецкого расхлебывала по мере возможности – князюшка, царствие ему небесное, оставил с полдюжины деток от дворовых девок, и княгиня им покровительствовала.

      – А коли прикидывается?

      – Надобно спосылать Игнатьича в Братеево, там у кузины Прасковьи лекарь живет, так чтоб прислала хоть на день.

      Кузине было почти восемьдесят, и ей дешевле обходилось содержать своего лекаря, чем ради каждого прыщика ездить в Москву. В Москве даже для старухи – одни соблазны, накупишь всякой дряни, а потом сиди да ругайся: на кой ляд?! А лекаря четырежды в день покормишь за особым столом, не господским, но и не людским, да в месяц восемь рублей, да свои девки сошьют исподнее и обстирают, да привезешь ему шелковых чулок, чтобы в шерстяных не ходил, хозяйку не позорил…

      Игнатьича кузина знала чуть ли не полвека и уже считала за приятеля, невзирая на его крепостное состояние.