Мои глаза открыты. Станция «Сибирская». Данила Решетников

и импульсивно завершив речь с надрывом в тоненьком голосочке, мама угрюмо дожевала последний кусочек, запила его и нервно поставила чашу на место, отчего она рухнула на бок и закружилась. Пустая и беззаботная. Словно суслик во ржи, я замерла и с любопытством наблюдала за нею, пока бабушка не подняла ее и молча не наполнила из заварничка свежим чаем.

      – Папа хотел, чтобы я бросила гандбол? – спросила я, задыхаясь.

      Материнская ладонь коснулась моего локтя.

      – Он и до сих пор этого желает.

      Крепкий удар. «Лиза, держись», – убаюкивал меня внутренний голос. «Только не падать. Черт. 10,9,8,7,6…вот, вот, хорошо. Приходим в себя. Отлично».

      – Внученька, ты лучше скажи, оладьи то вкусные? – отвлеченно и с радостной физиономией заболтала моя прародительница.

      Всеми силами я рисовала улыбку.

      – Очень, баб, – привстала я с деревянного стула и взяла тарелку в правую руку. – Спасибо большое. Я пойду, доем в свою комнату.

      – А что там у тебя?

      Внезапный вопрос тормознул меня у самого выхода с кухни. Я решила не оборачиваться.

      – Ну,…сериал какой-нибудь посмотрю и все слопаю заодно.

      – Тогда иди. Только не кроши там, хорошо?

      Я выдохнула.

      – Хорошо, баб.

      Покинув утреннее застолье, я медленно кралась по узкому коридору. Через мгновение дверь в комнату оказалась передо мной и, подвинув ее босой ногой чуть вперед, я четко услышала пронзительный материнский крик.

      – Лиза!

      «Ну что еще?» – сетовала я про себя. Поставив тарелку на пол и закатив глаза, я с удрученным цоканьем вернулась обратно и встала на пороге, облокотившись на одну сторону. Мама снова кусала губу.

      – Он все равно тебя очень любит, – дважды швыркнув, сказала она. – Не делай поспешных выводов.

      «Любит. Конечно, любит. Роботов»

      – Ты поняла, Лиз?

      – Да, мам. Я поняла. Можно идти?

      Бабушка равнодушно вышла из-за стола и подошла к раковине, чтобы помыть посуду. Мать отвернулась.

      – Иди, – с горечью промычала она, сидя ко мне спиной.

      Но задеть за живое меня ей так и не удалось. Услышав ожидаемый ответ, я пулей рванула в комнату, подняла по дороге оладьи и захлопнула за собою дверь. А потом растеклась по ней. Прижалась лицом. Закрыла глаза. «И почему он думает, что воспитывает игрушку?» – запротестовало мое сознание. «Отец хочет лишить меня всяких прав, вовремя дергая за нужные ниточки словно марионетку. Но ведь я человек! Мне 14 лет. У меня даже паспорт есть! Да и к тому же в нашей стране равноправие. Никакой похабной дискриминации. Или мне все-таки примкнуть к сообществу радикальных на всю голову феминисток?»

      Отлепив себя от двери, я открыла глаза и с разочарованием на душе грохнулась на диван. «Корчить из себя Обломова», – подумала я. «Конечно, не стоит, но вставать и идти куда-то, сегодня, тоже не вариант» Склонив голову на бок, я заприметила, стоящий напротив, плазменный телевизор. Столик, на котором