Сквозь объектив. Соня Фрейм

просто… Хогарт. Мне, к примеру, большего и не нужно.

      Тем временем гид решила, что посетители уже усвоили первую часть речи, и продолжила:

      – Хогарт играет с субъективным и объективным. Раздвигая границы меж зрителем и искусством, он точно хочет сделать нас всех причастными к своим работам. Вы не по ту сторону объектива, а в нем. Для него всегда было важно доказать интимность искусства, его апеллирование к вашему «я». Понятие раздвижения границ в творчестве не связано с жанровыми ограничениями или средствами. Оно о восприятии. Мечта Хогарта – убрать барьеры восприятия. Также, как вы очевидно заметили, его любимые локации – это вокзал и аэропорт. Здесь, по его словам, случаются все самые любопытные истории. Но наиболее интересными в его творчестве являются снимки людей. Как признался однажды сам фотограф, ему никто специально не позирует, более того, случайные модели даже не знают, что попадают в его фотографические хроники. Хогарт словно вытаскивает нечто, что лежит за нашими лицами, даже за нашими душами… Он умеет останавливать миг, а затем искусно его препарировать. Так мы видим, из чего сделана наша жизнь. Из чего сотворены мы сами. Известный критик Эндрю Вилкинс сказал на этот счет, что Хогарт – хирург от Бога.

      – Меня она бесит. Такое впечатление, будто она его фанатка, – проворчал Макс. – И что за бред… Фотография и хирургия – сравнила…

      – Какой ты нудный, – поморщилась я.

      – Я не нудный, – обиженно нахохлился Макс. – Я просто мыслю здраво. Эта экскурсовод напоминает мне мою учительницу литературы.

      – Чем же?

      – Тем, что знает, что хотел сказать писатель и вообще любой творец. А когда мы с ней не соглашались, она говорила: «Возможно, но Белинский понял Пушкина иначе!». И тыкала нам этим Белинским в каждом сочинении. Ненавижу Белинского. И ее. И школу.

      Я начала ржать, и пара человек стрельнули в меня неодобрительными взглядами.

      – Прости, пожалуйста, так это твоя детская травма.

      – Поэтом может стать только раненая душа, – вздыхал он, и я не знала, плакать мне или снова смеяться. А он продолжал, не замечая выражения моего лица: – И вообще это фигня. Сейчас все фотографы, камера позволяет сделать такие снимки, что они сходят за искусство. А оно, между прочим, сложнее. Возьми, например, писательство. Там тебе никакие гаджеты не помогут, если нет стиля.

      Я снова закатила глаза и отвернулась от него. Макс продолжал что-то бубнить уже самому себе. Гид, к счастью, не ссылалась на Белинского, и я стала слушать ее дальше:

      – Хогарт подобен невидимому наблюдателю или даже ангелу-хранителю Амстердама. Неслышно он проходит по этим улицам и снимок за снимком впитывает город и его людей в свой объектив, создавая единую таинственную историю. Так что, быть может, и вы случайно попадете в его летопись мгновений, пройдясь сегодня по улицам Амстердама… кто знает, – эффектно завершила она свою речь.

      Ее тут же стал окликать кто-то из экскурсантов, атакуя вопросами о том или ином снимке. В зале стоял гудящий шепот и царило возбуждение. Я наблюдала подобное уже