Два бойца. Лев Исаевич Славин

Галанин? Какие тут могут быть смешочки? Эти жабы понаделали таких гадостей, шё это в мире не видано. Они это понимают. Оттого они чересчур волнуются, когда попадают к нам.

      – Нет, почему ж, Дзюбин, – сказал Галанин назидательным тоном, – нельзя так огулом. И среди гитлеровцев, без сомнения, есть приличные ребята.

      – Ты эти номерочки оставь, студент, – сказал Аркадий свистящим от ярости шепотом. – Это тебе не университет. Я что-то пока не заметил среди гитлеровцев приличных ребят. Возьмем, например, финских фашистов, этих… как их, шюцкоровцы, что ли? Тоже не ай-ай-ай. Тоже порядочные дешевки и жабы. Но все-таки в них есть какое-то самолюбствие. А эти? Солдаты дерьмовые, без танков ни на шаг. Сами вшивые, пьяные, в голове одно – набить кишки на шермака, шё-нибудь стянуть, заиметь где-нибудь девочку. Ни один из них не пропустит случая шё-нибудь поломать, шё-нибудь пожечь, кого-нибудь повесить, и причем желательно за ноги, шёб помучить. Так это люди?

      Он помолчал и прибавил с угрюмой злобой одессита:

      – Может, одни только румынские фашисты еще хужее за их…

      Успокоившись немного, он сказал:

      – А шё, ребята, никто не видел этого раззяву Сашу?

      – Не волнуйся, Дзюбин, – сказал санитар Гладышев, – среди убитых его нет.

      – Кто волнуется? – огрызнулся Аркадий. – Я волнуюсь не о нем, я волнуюсь об том, шёб он почистил пулемет.

      Мы пошли на ночевку в темный еловый лес за деревней. Поспать, поспать! – вот от чего мы никогда не могли отказаться. Мы растянулись на мягкой толстой хвое. Едва прильнули мы щеками к изголовьям – ранцам, каскам, противогазам, – как тотчас впали в длинный и крепкий, как в детстве, сон.

      Один Аркадий не спал. Он бродил меж деревьев, склонялся над бойцами и пускал им в лицо луч своего фонарика. А если кто просыпался, Аркадий спрашивал:

      – Извиняюсь, вы, часом, не видели моего дурня?

      Он вышел на опушку леса и стал здесь, опершись на пулемет и беспокойно вглядываясь вдаль своими маленькими повелительными глазками. Плащ-палатка, эта защитная мантия, скульптурными складками ниспадала вокруг его длинного, тощего тела. Так простоял он всю ночь. А утром появился Саша.

      – Живой! – с возмущением сказал Аркадий. – Где ты пропадал всю ночь? Почему бросил грязный пулемет?

      Гигант робко сказал:

      – А меня увезли к командиру.

      – К какому командиру? Шё, ты не можешь говорить быстрей?

      – К командиру полка.

      – Майору Чернову?

      – М-гм.

      – Зачем?

      – А он хотел меня видеть.

      – Зачем? За-чем? Ты понимаешь русский язык?

      – А он мне сказал: «Молодец, товарищ Свинцов, хорошо дрался, грамотно дрался».

      – А шё ты такое сделал?

      – А я поклал немножко фашистов в рукопашной.

      – Сколько?

      – А я семерых поклал.

      Аркадий молча смотрел на Сашу.

      Саша виновато переминался на своих слоновых ногах, бормоча:

      – Пулемет-то я сейчас почищу, так уж вышло,