Фатум. Самые темные века. Генри Лайон Олди

не жилец. И кому-то придется за это ответить.

      – Ну почему так всегда? – с нескрываемым сожалением вздохнул я. – Почему люди берутся за работу, в которой ничего не смыслят, даже если это сулит им одни неприятности?

      Арест настоятеля – это и сам по себе серьезный проступок, но комендант мог бы выкрутиться, переложив вину на доносчика. А вот за пытки и убийство пасынка Церкви его ждет такое наказание, что самой Бестии в преисподней тошно станет.

      И самое главное – зачем? Зачем кому-то понадобилось истязать проповедника? Кому такое в голову прийти могло?!

      Но тут настоятель словно уловил присутствие людей, веко его дрогнуло, и в неровном свете лампы яростно сверкнул залепленный гноем глаз.

      Глаз, полный ненависти.

      – Oh mea odium! – присвистнул я.

      – Что?! – аж подскочил тюремщик. – Не может этого быть!

      – Может, пасынок мой. Может.

      – Отчим, вы не должны допрашивать его без писаря! – всполошился толстяк. – Его слова должны быть записаны! Позвольте запереть дверь, а потом мы вернемся…

      – Irrumabo vos![10] – вырвалось у меня, и еще прежде чем я развернулся, тюремщика будто ветром сдуло.

      Умный подонок. Знает, когда уносить ноги.

      Я прошел в загаженную камеру и опустился на корточки перед узником.

      – Dum spiro, odi[11], – пробормотал, не спуская с него глаз.

      Так – и никак иначе. Отчим Латерис находился при смерти, но, несмотря на это, ненависть его была сильна.

      Настоятель расслышал знакомое высказывание и умоляюще протянул ко мне сочившуюся сукровицей культю. А потом раззявил черную дыру, некогда бывшую ртом, и прохрипел:

      – Остановите! Остановите его!

      – Успокойтесь, отчим, никто вас больше и пальцем не тронет, – пообещал я. – Сейчас вызову лекаря, он осмотрит вас…

      – Нет! – сипло выдохнул узник, и в легких у него забулькало. – Не дайте ему осквернить храм!

      – Что?

      – Знаменосец Бестии! В хра… – Отчим Латерис закашлялся, изо рта его хлынула густая черная кровь, он уронил голову на грудь и затих.

      Я прикоснулся к шее – пульса не было.

      – Да не оставит ненависть душу твою, – пробормотал тогда посмертное напутствие и вскочил на ноги. Схватил отставленный к стене посох и опрометью бросился к лестнице.

      Знаменосец Бестии! Потусторонняя тварь здесь, в храме заштатного городишки!

      Но почему о ней знал лишь отчим Латерис и никто кроме него?

      Ведь это такая ответственность! Такая честь!

      Величайшие монастыри соперничали за право заточить в своих стенах темные сущности, которые не были отправлены в преисподнюю вслед за их безумной госпожой. Как одна из реликвий Odii Causam[12] оказалась в храме Луто? Почему епископу ничего об этом не известно?

      И хоть отчим Латерис мог просто бредить, проверить его слова требовалось незамедлительно. Одна лишь ненависть прихожан сковывает темную тварь, и если храм

10

Настоятельная рекомендация отправиться в пешее эротическое путешествие.

11

Пока дышу, ненавижу (лат.).

12

Повод для ненависти (лат.).