Фатум. Самые темные века. Генри Лайон Олди

было уже в самом разгаре. Мужик в цветастой, но изрядно заношенной одежке и широкополой шляпе размеренно крутил ручку шарманки, и под эту однообразную мелодию на закрепленной меж двух столбов веревке раскачивалась закутанная в тогу девица. Края куцего одеяния едва-едва прикрывали колени, и почтенные отцы семейств пялились на ее голые ноги с несказанно большим интересом, нежели внимали проповеди настоятеля. Еще и подбадривали арлекина, который длинной хворостиной задирал и без того бесстыдно короткое одеяние. Комедиант с выкрашенным белой краской лицом пытался помешать охальнику, но лишь нарывался на тумаки и зуботычины.

      Пьяный смех, сальные шуточки, похотливые вздохи.

      Захолустье, что с него взять.

      Я хотел было отправиться по делам, но заметил обходящую зрителей со шляпой в руках черноволосую девчонку и полез за кошелем. Кинул ей пару сольдо, намеренно медленно начал разворачиваться и тотчас почувствовал, как кто-то ухватил за полу плаща.

      – Ну? – обернулся обратно.

      – Господин! – потянула меня к шатрам впечатленная щедрым пожертвованием девица. – Не покидайте нас так скоро!

      Я для виду поколебался, после нырнул под веревку и под недовольный ропот зрителей поспешил вслед за девчонкой

      – Вы находите меня привлекательной, господин? – ожидаемо спросила та, когда мы укрылись от толпы за латаным-перелатаным шатром.

      Ничего не ответив, я ухватил ее за подбородок и задрал безвкусно накрашенное лицо. Миленькая. Не более того.

      Уловив мои сомнения, девица распахнула свое одеяние и бесстыже выставила напоказ груди с торчащими бугорками сосков.

      – Быть может, в другой раз, – с некоторой долей сожаления, отказался я. – Спешу.

      – Подождите! – облизнула губы комедиантка. – Такого вам никто не делал! Вы не пожалеете! Наш пастор называет это per os[4].

      – Этот молодой ханжа? – хмыкнул я и вновь полез за кошелем.

      – Нет, – рассмеялась блудница, опускаясь передо мной на колени, – настоятель уехал по делам, и последние дни службы ведет отчим Секундус. Этот индюк скорее оскопит себя, чем прикоснется к женщине!

      – Он такой, да?

      – Еще хуже!

      – А настоятель?

      – Настоятель ми-и-илый!

      Я сунул девчонке серебряную монетку, сдвинул ножны с ятаганом набок и разрешил:

      – Приступай.

      Спрятав десять сольдо, комедиантка сноровисто справилась с завязками штанов, запустила внутрь руку и, обхватив тоненькими пальчиками то, что и должна была обхватить, приникла к моим чреслам и занялась делом.

      Занялась, надо сказать, столь умело, что вскоре дела и заботы совершенно перестали беспокоить и стали чем-то далеким и несущественным. Понаблюдав какое-то время за покачивавшейся вперед-назад черноволосой макушкой, я положил руку на девичий затылок и начал контролировать ритм, тихонько командуя:

      – Altius! Altius! Altius![5]

      Ох, так гораздо лучше…

      Вскоре меня от пяток и до макушки передернула судорога, я оперся на

4

Неужели по контексту непонятно? Орально, да.

5

Глубже (лат.).