С. Ю. Витте. Сборник

Югович предупреждал ведь, что прибытие войск вызовет брожение и разгром жел<езной> дороги, так оно и вышло. Но ведь Куропаткину это все равно. Они ведь в конце концов разорят бедную Россию.

      – Сколько мне известно, вы ведь сначала были против захвата Порт-Артура и постройки Амурской дороги? – заметил я.

      – Конечно, – продолжал С. Ю. – Я вполне разделял и разделяю мнение, что у нас на Востоке много дела, что там у нас, как и в Сибири, большие интересы, но ведь нельзя в 3 года сделать то, на что требуется 25 и больше лет. Ведь Сибирь только в зародыше. Ведь прежде дорога должна была идти на Владивосток. Когда взяли Порт-Артур, то я, не сочувствуя этому захвату, настоял на перемене направления, на путь через Маньчжурию, ибо без этой дороги Порт-Артур не имел смысла. Лучше было взять порт в Корее, но я тогда не мог переубедить молодого государя, которому захотелось в один миг сделать невозможное, и это под влиянием графа Муравьева, которого, слава Богу, господь прибрал, хотя и поздно.

      – Совершенно согласен с вами, – перебил я С. Ю., – можно ли думать о солидном порте, о военном влиянии, когда дорога не готова и нет даже телеграфа (тогда пользовались иностранными кабелями, кажется, датским).

      – Ну, конечно, – продолжал горячо Витте, – я понимаю, что сначала необходимо построить Сибирскую дорогу, постепенно перевезти войска, немного устроить Сибирь, сибирские города, дать немного культуры Сибири, а потом уже думать о порте на Тихом океане. Но ведь для этого нужно 10–20 лет, а не два года. Вот и запутались и разоряем Россию. Но я ничего сделать не мог. Скажу вам, пожалуй, откровенно почему. Когда немцы взяли Киао-Чао, заговорили о порте для нас. Я был очень против этого, и меня очень поддерживал морской министр. Я был тогда очень прост и говорил то, что думал. Заехал я раз к советнику германского посольства – посла Радолина не было. До этого момента император Вильгельм относился ко мне очень хорошо и не раз выражал мне свои симпатии. Я позволил себе доказывать советнику посольства, что Германия делает ошибку, что захват Киао-Чао может иметь неисчислимые последствия, и очень серьезные, что лучше этого не делать. С того времени император Вильгельм совершенно изменился ко мне и стал относиться ко мне недружелюбно. Вскоре после этого разговора с советником посольства ко мне заехал Радолин. Мы беседовали с ним вот так, как с вами. Я говорил ему как частный человек и в разговоре на его вопросы по китайским делам, говоря о захвате портов, проронил фразу «tout cela finira très mal»[109]. Радолин телеграфировал об этом разговоре со мной императору Вильгельму, а гр<аф> Муравьев, занимавшийся перлюстрацией, перехватил эту телеграмму и показал ее государю. С тех пор государь от меня отвернулся, не говорит со мной, я с того времени не могу вернуть себе доверие его.

      «Что они делают! Да вот финляндский вопрос. Ведь что тоже все наделал Куропаткин. Я согласен, что в некотором отношении Финляндию можно было и следовало прибрать к рукам, но только постепенно и не так, как это делают Куропаткин и этот государственный человек – Бобриков. На днях

109

Все это плохо кончится (франц.).