Квадратное время. Павел Дмитриев

Раз за разом соседи ошибались и вызывали к нему, как новопреставленному, лекпома, то есть лекарского помощника.

      Грешным делом, я считал такой порядок чем-то типа неизбежного уровня революционного зверства. Просто так отпустить контру выходит не по-коммунистически, но и наказать реально не за что. Вот и дают три года «шпионской деятельности»…

      Отчаянно жаль, что тут не принято брать в зачет время предварительного заключения, но все равно три года отработки на лесоповале не казались мне чем-то невероятно ужасным.

      Однако сам факт замены расстрела «всего-то» тремя годами здорово меня напряг.

      – Неужели все настолько плохо? – спросил я.

      – Не хотел тебя пугать раньше времени, – ответил учитель, не поднимая взгляда от пола. – Сильных, молодых – хорошо если треть возвращается{32}. А для такого старика, как я, сей путь есть дорога в один конец. Уж лучше бы пуля! Но ты… – Каким-то немыслимым напряжением сил Кривач одернул себя и даже улыбнулся. – Ты молодой, за себя не переживай, вижу – хваткий парень, всегда вывернешься.

      – Но как же так?.. – в растерянности промямлил я. – Неужели они не понимают?!

      Ничего более умного в голову не приходило.

      – Знаешь, Алексей… – неожиданно перешел на тихий, едва уловимый шепот Кривач-Неманец. – Как-то еще в двадцать третьем пришлось мне переводчиком выступать на одном интересном допросе… Тогда я еще им, то есть товарищам нашим… – Он опять выделил интонацией явно неприятное слово «товарищам». – Верил. Мне уж точно не судьба, а вот ты твердо запоминай. Есть во Франкфурте-на-Майне – найдешь, поди, – Metzler Bank. Там снят в сейфе ящик отдельный, предъявить права на который может тот, кто назовется Oberst Ludwig Richter. Прямо так, и никак иначе, буква в букву, – дай сейчас запишу, после зазубришь. – Профессор дотянулся до старой газеты и быстро вывел слова огрызком карандаша. После чего продолжил: – Не беспокойся, документа никакого не спросят, просто порядок такой. Имени, конечно, мало будет для банкиров, так что запоминай пароль: «Tatsachen gibt es nicht, nur Interpretationen»{33}. Все понял?

      Я смог только кивнуть в ответ, повторяя про себя кодовую фразу.

      Дождавшись, пока я окончательно все уложу в голове, старый чех продолжил свой рассказ:

      – Не знаю, что там точно, но ценность наверняка немалая. За эти слова пятерых убили, а потом еще и мой начальник с замом друг друга перестреляли. Лишь про меня – хе-хе! – забыли, идиоты краснопузые. Думал, выберусь с очередной делегацией из Совдепии, пригодится, чтоб старость не в ночлежке встретить. Но не судьба, видать, так хоть тебе сгодится. – Он легко отмел мою слабую попытку возразить. – Не спорь со старшими, не надо. Обещай только, если сможешь, отомстить… За меня тоже!

      – Все что будет в моих силах, – без всякого пафоса подтвердил я.

      Слово «месть» пока не стучало в мое сердце, но в любом случае деньги казались сущей мелочью на фоне еще не случившейся – невероятной, но все равно неизбежной – гибели такого выдающегося

32

Точно задокументированные данные о смертности в Соловецких лагерях отсутствуют. Сами узники оценивали ее в пределах 35–40 %. По свидетельству генерала Зайцева из 100 каэров-трехлетников первых «призывов» к моменту освобождения в 1927 г. 37 умерли, 38 покалечены и лишь 25 покинули лагерь здоровыми (большинство из последних попали на хлебные лагерные места канцеляристов, кладовщиков и т. п.).

33

Цитата из Ф. Ницше: «Факты не существуют, только интерпретации».