Наполеон. Жизнь после смерти. Эдвард Радзинский

Италии охранную грамоту даст вчерашний убийца короля. Смешно.

      – А по-моему, логично. Убийце герцога Энгиенского даст охранную грамоту убийца Людовика Шестнадцатого, – отвечает Фуше. И добавляет: – Полжизни бы отдал, чтобы понять: что же вы задумали?

      – Этого вам никогда не понять. Точнее – не дано понять. Мечты цезаря и мечты лакея такие разные…

      Фуше молча откланивается.

      Император объявил:

      – Мы покинем дворец, коли они так настаивают. Утром мы отправимся в порт Экс. А оттуда…

      Он замолчал.

      – В Америку? – не выдержал я.

      – В Америку… – как эхо повторил он. – Но по дороге заедем в Мальмезон.

      Тут заговорил кто-то из придворных (кажется, граф Бертран):

      – Но, Сир, осмелюсь сказать, нельзя терять времени. Союзники вот-вот войдут в Париж Роялисты охотятся за вами…

      Он не ответил. Пошел принимать свою любимую ванну.

      Вскоре император позвал меня.

      Он лежал в ванне и читал «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря. Я вошел, держа в руках предусмотрительно взятую с собой тетрадь – решил записывать в нее важные события и мысли императора.

      Он одобрительно посмотрел на мою тетрадь:

      – Спрашивайте, Лас-Каз.

      – Сир, почему вы не повесили Фуше и Талейрана?

      – А зачем? Талейран слишком любил деньги и женщин. Покуда он знал, что при мне можно хорошо зарабатывать и хорошо е…ся, – (император любит солдатские выражения), – он служил мне верой и правдой. Умнейший человек! Сохрани я его, я и сегодня сидел бы на троне. За ним просто надо было следить – но неусыпно. Моя вина, что я не сумел этого сделать… Что же касается Фуше, здесь та же история: подлый лакей, оставленный повелителем без должного присмотра. Я всегда знал, что при первой неудаче они меня продадут. Но опрометчиво был уверен, что никогда не дам им такой возможности… Что ж, банальное: никогда не говори «никогда».

      Я вопросительно посмотрел на свою тетрадь для записей.

      – Записывайте, записывайте. Вы сейчас свидетель Истории.

      Да, я свидетель. Я добросовестно записал события этих неповторимых дней: как император мог смести этих жалких говорунов, как он мог установить диктатуру, о которой умолял его весь Париж, и как он отказался это сделать. Но сейчас, глядя на него, преспокойно лежащего в ванне после того, как он отдал империю, я вслед за Фуше задавал себе вопрос: почему? Почему он, который пролил потоки крови, вдруг испугался крови? Или он… устал от крови?

      Император засмеялся и тотчас ответил:

      – Я сказал правду этому лакею Фуше – цезарем не становятся, им рождаются. И мысли цезаря не понять тем, кто не рожден цезарем. Не записывайте, ибо это тоже банально. Понять цезаря не дано было даже великому Тальма. Потому он так плохо сыграл шекспировского Цезаря. Я объяснял ему: «Когда Юлий Цезарь произносит тираду против монархии, он не верит ни единому своему слову. Так что эти слова нельзя произносить с пафосом, наоборот, – со скрытой насмешкой». Тальма не смог… Ах, мой друг, как я хохотал над слухами, будто я учился у Тальма