Впереди веков. Леонардо да Винчи. Ал. Алтаев

день он сидел за столом простенького кабачка, излюбленного молодёжью – подмастерьями и начинающими художниками, – и толстый хозяин таверны, Томазо, потчевал его своим хиосским вином, уверяя, что оно лучше его любимого фалернского. Но Вероккио не слушал его хвастливых уверений, он был рассеян и, казалось, погружён в неотвязную грустную думу.

      Хор учеников, провожая уезжавшего товарища, пел весёлую песнь школьников, но Вероккио не подпевал им; голову его, как молотом, гвоздили знакомые слова:

      Как вино, я песнь люблю

      И латинских граций,

      Если ж пью, то и пою

      Лучше, чем Гораций!

      Облокотясь на стол, Вероккио не притрагивался к своему кубку. Вот они все уходят от него, эти даровитые юноши, составлявшие его семью, в которых он вложил то, что постиг годами опыта и размышлений. Он чувствовал, что уйдёт и этот, самый любимый, который написал на его «Крещении» прекрасного коленопреклонённого ангела.

      Настроение учителя передавалось и Леонардо. Он тоже был далёк от смеха, песен и шуток товарищей. До него долетели фразы из другого угла таверны, хорошо знакомые выражения:

      – Ты бы посмотрел на его работу! Какая гармония! Какие постепенные переходы от высокого рельефа к среднему и низкому! Из него выйдет замечательный мастер!

      Они говорили о каком-то скульпторе. Потом завели речь о живописи:

      – Тут не обойдёшься законами ваяния. Здесь не объём и не пропорции, тут необходимо совершенное знание перспективы, умение компоновать, не говоря уж о безупречной правильности рисунка…

      Вот они, нужные слова и нужные понятия! Кто дал им, начинающим, возможность с такой уверенностью произносить эти слова? Кто, подобно тому, как искусный ювелир шлифует камни, отшлифовал эти дарования? Тот, кто сейчас здесь сидит, погружённый в грустные мысли, огорчённый разлукой?.. Леонардо подводил итоги полученного им от Вероккио: это умение наблюдать природу, учиться у неё, брать её как образец жизненной правды, умение отойти от усвоенной условной манеры, продиктованной церковью и завладевшей искусством, это живой интерес к изображению пейзажа, правдивого, каким видит его глаз…

      Он взглянул внимательно благодарными глазами на учителя.

      – Маэстро…

      Вероккио вздрогнул. Вот оно, прощание… Ведь уже несколько месяцев, как Леонардо получил звание мастера.

      – Я хотел сказать, маэстро, что, если вы разрешите, я останусь у вас ещё на несколько лет, чтобы укрепить знания, полученные мною в вашей мастерской…

      Мрачное лицо художника просветлело. Он пробормотал чуть слышно, прерывающимся от волнения голосом:

      – Да, сын мой, ты ведь хорошо знаешь, как мне будет это приятно…

      Он улыбнулся и придвинул кубок к кубку Леонардо. А Леонардо, ещё так недавно мечтавший о собственной мастерской, о самостоятельной жизни и свободном творчестве, вдруг почувствовал, как у него отлегло от сердца, и от души чокнулся с учителем:

      – Привет вам от вашего благодарного подмастерья,