Зеленые тени, Белый Кит. Рэй Брэдбери

поздно. Торт доставили, когда я выходил из Кортауна.

      – О боже, – сказал Том.

      Дверь лифта захлопнулась.

      Том вознесся.

      Лондонский рейс прибыл в Шеннон с опозданием. Пока я его дожидался, мне пришлось сделать три ходки в туалет, что свидетельствовало о том, сколько кружек эля я пропустил за это время.

      Джон помахал мне костылями с верхней площадки трапа и чуть не растянулся в полный рост – так ему хотелось скорее спуститься ко мне. Я попытался помочь, но только получил от него тумака костылем, ибо он порывался спуститься гигантскими прыжками, словно родился и вырос атлетом на костылях. При каждом большом скачке он вскрикивал отчасти от боли, отчасти от воодушевления.

      – Боже мой, всегда случается что-то неожиданное. Я хочу сказать, стоит немного расслабиться, как Господь дает тебе пинка. Я никогда в жизни так не падал. Все было как в замедленной съемке, как будто перелетаешь через водопад или просматриваешь отснятые кадры; знаешь, когда каждый кадр останавливается, чтобы можно было его рассмотреть: вот сейчас в воздухе твоя задница, а вот твой позвоночник, позвонок за позвонком, теперь шея, затем ключица, макушка головы, и ты видишь, как все это вертится, а лошадь осталась внизу, ее тоже видишь, кадр за кадром, словно снимаешь всю эту чертовщину со скоростью тридцать кадров в секунду, но все видно предельно четко и с секундной задержкой, и ты рассматриваешь себя и лошадь, вальсирующих в воздухе. А вся сцена посекундно занимает целых полчаса. Кадры убыстряются, только когда ударяешься о землю. Черт. Потом чувствуешь, как напрягаются сухожилия и мышцы. Ты когда-нибудь выходил зимней ночью, прислушивался? А-ах! На ветвях столько снега, что вот-вот сломаются! Ты слышишь, как волокна гнутся, древесина скрипит. Я думал, все мои кости рассыплются, расслоятся и хлопьями осядут под плотью. Бах! И вот они везут меня в морг. Я закричал: «Не в ту сторону». Оказалось, это была «Скорая», а мне показалось, что это к патологоанатому! Давай, ради бога, поторапливайся… я-то бегу быстрее тебя. Надеюсь, не растянусь прямо здесь в конвульсиях. То еще будет зрелище. Лежишь на спине, как олух царя небесного, и верещишь от боли. Черт! А где Том?

      Том ждал нас в погребке отеля «Ройял хайберниен». Джон настоял на том, чтобы, согнувшись, на костылях, спуститься на поиски американца ирландского происхождения.

      – Том, вот ты где! – сказал Джон.

      Том обернулся и посмотрел на нас прозрачным, как голубое небо в морозное утро, взглядом.

      – Боже, – вырвалось у Джона. – У тебя вид как у сумасшедшего. Что тебя так потрясло, Том?

      – Она сидела в дамском седле, – ответил ровным голосом Том. – Ей нельзя было ездить в дамском седле, черт побери.

      – Но кто «она»? – спросил Джон своим масленым, ласковым, но притворным голосом. – О какой женщине речь?

      На следующий день мы с Майком отвезли Джона в Килкок. Он попрактиковался в выполнении больших прыжков на костылях, его так и распирало от сознания того, какой он молодец. Когда мы приехали в Кортаун-хаус, он вылез из машины раньше нас и едва проскакал полпути по дороге, выложенной кирпичом, как вдруг на