Русский флаг. Александр Михайлович Борщаговский

человек, но ночное появление Трифонова после давешнего разговора с губернатором встревожило его.

      Принял он гостя в кабинете, уставленном светлыми, некрашеными книжными шкафами. Тут все было прибрано, строго, счетные книги аккуратной стопкой лежали на конторке… «И от спальни далече, – думал сонный Лука Фомич. – Еще разбудит Глашу, анафема».

      Жерехов сразу приметил, что его гость пьян: на ногах Трифонов держался твердо, но вызывающе потряхивал львиной головой, а смоченные слюной губы кровянились под ярким светом лампы. Поздоровавшись с хозяином, Трифонов огляделся, разметал полы синей суконной поддевки и, сунув руки за спину, изумленно проговорил:

      – Экую храмину отгрохал! – Подошел к шкафу, постучал твердым, как орех, ногтем по стеклу так, что звон пошел. – А стекла-то! На все гижигинские избы достало бы.

      – С чем пришел? – бесцеремонно спросил Жерехов.

      – Не злобись, Фомич, с делом я к тебе. Винца приказал бы принести.

      – Не пью я, – уклонился Жерехов.

      – Знаю. – Трифонов странно, тонко хихикнул. – Сладкое любишь, силы бережешь. – Он тяжело плюхнулся на стул. – Береги, Фомич. – Свирепо взглянул на стоявшего в дверях Поликарпа и прикрикнул на него: – Сходи!

      Отец молча кивнул, и Поликарп проворно сходил за вином. Парню нравился гость – сильный, кряжистый, хмельной; нравилось и то, как независимо разговаривает он с отцом.

      – Беда у меня, Фомич, – заговорил Трифонов с пьяной горечью, кривясь от крепкого вина. – Злобится на меня Завойко, а я греха на себе не знаю: каждый грош потом-кровью полит.

      – Много на тебе крови, Силантий, – сказал Жерехов сурово. – Пора бы и покаяться.

      Трифонов тяжело согнулся, схватил полу стариковского халата, подергал ее и зычно закричал:

      – Поп ты, Фомич, поп, а не купец! Денег у меня гора, ты и завидуешь! На старости лет в святые просишься, а сам в грехе живешь. Смолоду как куролесил!

      Пегая бородка Жерехова затряслась.

      – Нет на мне чужой крови!

      – И на мне нет! – Трифонов озорно раскинул руки и сверкнул белками глаз. – Все приказчики, душегубы, каторжники. Разве уследишь за ними, Фомич? Налетят, награбят – и-и поминай как звали. Пропьют добро, в тайники схоронят, а мне – оговор да злоба Завойки.

      – Ты бы в острог их, в работы.

      Трифонов наклонился к Жерехову.

      – Убьют, – прохрипел в самое ухо. – Боюсь… – Он долго смотрел на Жерехова испуганными глазами. – Я вот так порешил, Фомич: гнать их в шею. Всех. Обойдусь. А ты помоги мне, сына в науку мне отдай. Главным приказчиком поставлю…

      Поликарп все еще стоял у двери, босой, огромный, во всю раму больших дверей. Трифонов налил полную рюмку вина, встал и поднес ее парню. Видя, что отец и головы не повернул, Поликарп довольно улыбнулся, мигом опрокинул рюмку и вытер русые усы.

      – Молод он, – ответил наконец Жерехов, сурово взглянув на сына.

      – Бога побойся, Фомич! – притворно возмутился Трифонов. – В его лета ты какими