Русский флаг. Александр Михайлович Борщаговский

Никита. – А разве укроет меня земля, если англиец с пушками объявится? Пустое!

      – Не земля тебе, а ты ей защитник, – укоризненно промолвил Крапива. Ты и укрой землю грудью.

      – Может, мне сподручнее на ровном месте, а ты меня в овраг гонишь.

      Крапива ожесточенно потеребил седую щетину.

      – Дурак! – озлился он. – Овраг грудью не прикрывай, а землю штыком защищай. Ты пушки не пугайся: пушкой землю нарушишь, а не возьмешь. Про штык думай… Трудно английцу супротив русского в штыки отважиться. Он мореход исправный, сноровистый, с кораблей палить будет. Таких куличей накидает – свету белого не взвидишь. Домы наши огнем возьмутся, людей железо побьет. А ты не пугайся – сиди, жди, штык наготове держи…

      – А если англиец побросает ядер, а потом турка на берег пустит? спросил Никита.

      – Турка? – переспросил старый матрос. – Ну, турок – другое дело. Не приведи господь ночью с турком встретиться.

      – А что? – встревожился Никита.

      – Не распознать его с черноты-то. Темен и больно лукав…

      – Это ничего, – Никита ударил по плечу Ивана Афанасьева, – мы и ночью в глаз попадем, не оплошаем. Уж на что соболь умная животина, все лукавится, все норовит охотника уму-разуму учить, а с нами встретится – и конец его лукавству…

      Кирилл закашлялся по-стариковски, взахлеб, и, справившись с кашлем, сказал:

      – Турок – жарких стран житель. Не решится он к нам. В нашем климате ему не жить.

      – А не решится – и то ладно, – подхватил Крапива. – Англиец при корабле силен, в сухопутье он послабее будет. Хитростью возьмет, а силой и отвагой – ни!

      Наступило долгое молчание. Было слышно, как шумит ветер в кустарнике, которым зарос весь склон, и поскрипывает настежь открытая дверь.

      Кто-то осторожно, крадучись приближался к избе, на короткое время остановился, видимо, у глядевшего на гору оконца, и медленно обогнул избу.

      Узнав полицмейстера, все поднялись и почтительно поклонились. Тоскливо сжалось сердце Харитины, и она старалась спрятаться за спину Никиты Кочнева. Губарев недовольно осмотрелся. Приметил Кочнева, камчадала Афанасьева, отставного кондуктора Белокопытова. Озлобленно хмыкнул, услышав заливистый кашель старого денщика Завойко Кирилла, которого никак не ожидал здесь встретить.

      Спросил строго:

      – По какому случаю сборище?

      – Весну празднуем, – пошутил Белокопытов. – Новый хлеб. Поглядеть на него и то любо.

      – Поздно! Поздно! – внушительно прикрикнул Губарев.

      – Батюшки-светы, Сергей Сергеевич! – послышался голос отдышавшегося Кирилла. – Со счастливым вас возвращением из дальнего плавания! Чаю я, повоевали вы купчину?

      Никто не увидел в темноте, как побагровел Губарев. Он только хотел было огрызнуться, как раздался громкий, почти радостный крик Харитины:

      – Корабль в море! На «Бабушке» сигналят!

      Она первая увидела условный сигнал с обсервационного пункта. Корабль еще находился в открытом море, и узнали о нем на «Бабушке» по сигналам