.

жизнь. Прорывается сквозь тончайшую обертку чужой, но до сих пор неотделимой плоти, рвет. С дыхания начинается всякая жизнь, с болезненного, принужденного вдоха – так атмосфера насилует слабые легкие младенца, протыкает горло, заставляя отбивать определенный ритм, двигаться в такт тишине и звуковому хаосу, ее сменяющему.

      Рвет. Ты слышишь меня? Ты веришь мне? Веруешь в меня?

      Кто ты?

      Единость.

      Множество.

      Ты.

      И та же койка – незримо существует. Стоит только распахнуть тяжелые веки, позволить настырному взгляду прорезать их, оглядеться, впитать окружающее – она резво вгрызется в сердцевину глаза. Да неужели это происходит? Нет, не может это происходить, ведь все понарошку, обман, прихоть неведомого. Что же тебя обманывает? Зрение? Оно – увлажненный посредник, лишенный страсти и предвзятости, оно не должно лгать. Разум? Разве под силу ему такая вязь? Быть может, игра полутонов, хитросплетение вещей, событий, темноты и безмолвия, и еще – запаха (запах кислый, сырой)?

      Подойди, раздвинь занавески, как только что раздвинул слипшиеся веки, роясь в них пальцами; отвори окна настежь, хотя бы одно окно, одну только ставню, крайнюю, что меньше прочих. Сравни то, что расположено снаружи, с внутренним, своим, неприкаянным. Сравни при честном дневном свете. Рвет. Ты слышишь? Ты должен, потому что мы слышим…

      Но койка, несмотря на твое неверие, или именно из-за него, пуста по-прежнему, и все еще заключает в себе целый мир.

      Андрей Михайлович, будто вросший в пол, погруженный продолжением ног в древесную толщу, никак не отворачивается от места, где совсем недавно изнемогала его сестра. В комнате никого больше нет, кроме этого нескладного, тощего человека с поникшей головой.

      Однако рано или поздно всякую паузу следует завершить – бывший проектировщик догадывается о негласном предписании относительно подобных пауз, потому наконец отводит глаза в сторону. Койка пропадает из виду, ее смутное отражение ни на миг не задерживается на хрустальной поверхности.

      Андрей Михайлович выходит в прихожую – ему, кажется, некуда больше пойти в целом доме. Опускается на колени, спиной упираясь в стенку, и пребывает в таком состоянии до появления священника, испытывая страх, замешательство, негодование.

      А священника все нет… и никого нет. Уставший человек погружается в сон.

      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Диана

      Звук. Какой?

      Что-то отрывисто, с точным соблюдением ритма прорывается сквозь сон, сквозь мембраны в головной мозг – возникает невольное ощущение, будто источник там, внутри, и находится, и значит, звук рождается там же, а вовсе не проникает тонкими, едва уловимыми волнами через ушную раковину, не интерпретируется посредством сложного органического аппарата.

      Однако же совершенно ясно, что ничего внутри головы не может издавать рваную дробь, следовательно, источник нужно искать снаружи.

      Дождь?