Московские были. Александр Койфман

У них как раз уволилась девушка, занимавшаяся литературным наследием. И Алла предложила перейти к ним работать. Она тут же пошла к директору, обговорила с ним все и представила меня. Мне показалось, что директору совершенно безразлично, кого Алла хочет взять на работу, но несколько формальных вопросов он задал. А потом сказал, что в течение месяца музей будет держать для меня ставку.

      Я пару дней думала, посоветовалась с нашим замом главного редактора. Он сразу сказал:

      – Иди без раздумий. Нельзя сидеть много лет на одном месте. Я последние пять лет сижу здесь, потому что пора на пенсию. А ты молодая, тебе расти нужно. Без движения, как ты вырастешь?

      – Туда далеко ездить, а зарплату только чуть-чуть обещают увеличить. Да и с нашей редакцией расставаться жалко.

      – Но там новые люди, новые идеи. Вот ты сколько времени уже здесь сидишь? А делаешь то же самое, что и два года назад.

      В результате я пошла к главному и положила на стол заявление.

      – Закончишь книжку – и пожалуйста. Но помни, я тебя назад приму, если там не понравится. Другое место не ищи.

      Никогда не думала, что он обо мне такого мнения: ведь раньше ни разу не хвалил, только ворчал:

      – Давай, давай, что-то ты долго возишься со своей книжонкой.

      Конечно, я не представляла себе, что мне придется делать в музее. Видела картины, неплохо знала, какие знаменитые художники работали в поместье во времена Аксаковых и Мамонтовых. Поместье для меня было окутано ореолом славы этих имен. Но когда за неделю ознакомилась с литературной частью музейных коллекций, все несколько поблекло в моих глазах. Да, около двух тысяч редких книг, более двух тысяч рукописей. Это, безусловно, богатство. Но это богатство для искусствоведов, занимающихся историей живописи и художественных промыслов девятнадцатого века. А меня интересует литература. И количество имен литераторов, связанных с поместьем, оказалось совсем небольшим: Аксаков, Гоголь, Тургенев. Несколько позднее Бунин и Шмелев. Если не считать Аксакова, все остальные мало связаны с этим поместьем. А книги Сергея Тимофеевича Аксакова мне совсем не интересны.

      В университете я интересовалась творчеством Лермонтова. Причем не поэзией, а его прозой. В чемоданчике хранила свою курсовую работу по раннему творчеству, в основном по роману «Вадим». Можно назвать его романом, как я предпочитала, можно скромно обозначить как повесть. Меня привлекали в нем романтика, упоение свободой. Конечно, я доказывала в своей курсовой работе поэтизацию автором расправы, учиненной угнетенными народными массами над «верхами». Я правильно заметила, что Лермонтов обратился к этой теме раньше Пушкина, и делала акцент не на мысли «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Показывала фатальную предопределенность восстания. Восстания Пугачева могло не быть, но было бы другое восстание, на пять, на десять лет позже. И я старательно пыталась показать свое понимание процессов, происходящих в обществе того времени, на десяти листах своей курсовой работы.