Московские были. Александр Койфман

Викентий, так он просил меня называть его дома, несколько раз подходил ко мне, менял немного мою позу, отходил на несколько шагов назад, недовольно хмурился, опять менял позу, но она его не удовлетворяла. Свои наброски он не разрешил смотреть:

      – Все это мура и гадость. Нужно по-другому одеться.

      Он подвел меня к большому шкафу, полному всякой одежды, попросил выбрать что-нибудь поприличнее и вышел из студии, дав мне возможность переодеваться. Для меня это была проблема. Вертела то одно платье, то другое, но никак не могла остановиться на чем-то. Когда он вошел снова в студию, я была в халате, на голове – соломенная шляпка. Викентий расхохотался, подвел меня к зеркалу. То, что там красовалось, меня ужаснуло.

      Он же меня выгонит сейчас, как провинившуюся школьницу.

      Но Викентий вдруг стал серьезным:

      – В понедельник найди свободных пару часов. Мы пойдем в хорошее ателье и закажем тебе подходящую одежду.

      В понедельник пошли на Кузнецкий мост в самое хорошее, как он сказал, ателье. Модельер долго рассматривала меня со всех сторон, предлагая повернуться, пройтись, сесть на стул, в низенькое кресло, встать на цыпочки, даже руки расставить в сторону, а потом скрестить на груди. Измерила все мои размеры. Все это время Викентий о чем-то разговаривал с ней, назывались имена незнакомых мне людей, они смеялись непонятой мною шутке. Вероятно, давно знакомы, хотя она почти в два раза моложе его. Наконец все эти мучения завершены, модельер сказала, что материал она подберет сама, и пригласила через три дня на первую примерку. Примерки растянулись на целый месяц, так как Викентий заказал очень много совершенно разных платьев, костюмов, юбок. Смешно он заказывал:

      – И такой восточный прикид, что-то сексуальное и раздражающее. Ну ты меня понимаешь. И строгий деловой костюм, но постарайся, чтобы ноги не лезли в глаза. И вечернее платье с небольшим шлейфом, спина должна быть почти голая, а бюст пусть нахально торчит на переднем плане. Ну ты меня понимаешь.

      И так далее. А я только обратила внимание, что мои ноги ему не нравятся, раз он хочет их скрыть. Наверное, он прав, но здесь ничего не поделаешь, ноги не переделать.

      Иногда он вел себя, как ребенок, получивший новую игрушку. Помню, как он обрадовался, когда сделал эскиз маслом, на нем я полулежала на той же самой софе, прикрытой пушистой шкурой. На мне был костюм дамы полусвета восемнадцатого века, я задорно потягивалась (на эскизе). Он сказал, что удалось схватить какую-то особенную улыбку с «лучистыми глазами». Я не поняла, что он имел в виду. Попыталась скопировать выражение лица на эскизе, но у меня получилось что-то совсем другое, так как Викентий расхохотался:

      – Нет, ты теперь просто выпучила глаза. Совсем не так.

      Я сейчас попыталась вспомнить, что он говорил в тот момент, почему я так удивленно улыбалась? Помню, что он описывал несчастный балет «Болт», единственный раз поставленный в Ленинградском театре оперы и балета в 1931 году. Большинству артистов просто претило танцевать в этом бездарном балете. Но отказаться