Собачье сердце. Михаил Булгаков

звоночек пролетел по квартире, лакированная дверь открылась, вошел тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:

      – Годы показаны неправильно. Вероятно, 54–55. Тоны сердца глуховаты.

      Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Страшные черные мешки сидели у нее под глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета.

      Она очень сильно волновалась.

      – Сударыня! Сколько вам лет? – очень сурово спросил ее Филипп Филиппович.

      Дама испугалась и даже побледнела под коркою румян.

      – Я, профессор… Клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма…

      – Лет вам сколько, сударыня? – еще суровее повторил Филипп Филиппович.

      – Честное слово… ну, сорок пять.

      – Сударыня! – возопил Филипп Филиппович. – Меня ждут! Не задерживайте, пожалуйста, вы же не одна!

      Грудь дамы бурно вздымалась.

      – Я вам одному, как светилу науки, но клянусь, это такой ужас…

      – Сколько вам лет? – яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович, и очки его блеснули.

      – Пятьдесят один, – корчась от страху, ответила дама.

      – Снимайте штаны, сударыня, – облегченно молвил Филипп Филиппович и указал на высокий белый эшафот в углу.

      – Клянусь, профессор, – бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая какие-то кнопки на поясе, – этот Мориц… я вам признаюсь, как на духу…

      – «От Севильи до Гренады…» – рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.

      – Богом клянусь! – говорила дама, и живые пятна сквозь искусственные продирались на ее щеках. – Я знаю, что это моя последняя страсть… Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод! – Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.

      Пес совершенно затуманился, и все в голове пошло у него кверху ногами.

      «Ну вас к черту, – мутно подумал он, положил голову на лапы и задремал от стыда, – и стараться не буду понять, что это за штука, все равно не пойму».

      Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.

      Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.

      – Я вам, сударыня, вставлю яичники обезьяны, – объявил он и посмотрел строго.

      – Ах, профессор, неужели обезьяны?

      – Да, – непреклонно ответил Филипп Филиппович.

      – Когда же операция? – бледнея, слабым голосом спрашивала дама.

      – «От Севильи до Гренады…» угум… В понедельник. Ляжете в клинику с утра, мой ассистент приготовит вас.

      – Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?

      – Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого – пятьдесят червонцев.

      – Я согласна, профессор!

      Опять