Боевая машина любви. Александр Зорич

было и не отзываться на такие сумасшедшие письма», – подумал Эгин.

      Заложив локти под голову вместо подушки, Эгин лежал на своей койке в одной из двух пассажирских кают «Гордости Тамаев».

      Несмотря на то, что каюта находилась не в трюме, а в кормовой надстройке, она была сырой и тесной. Кроме кровати в ней находились лишь крошечный сиротский столик и сундук для вещей.

      Вещей у Эгина было мало. Поэтому его вещевой мешок попросту стоял на крышке сундука. А выходные камзол, рубаха и рейтузы качались туда-сюда на гвозде, вбитом в стену.

      В матрасе водились худые и очень кровожадные блохи. В раме узенького окна свистел ветер.

      Впрочем, такой же точно была и соседняя каюта. Эгин предпочел эту лишь потому, что в ней была подставка для меча, располагавшаяся параллельно изголовью ложа. «Облачному» клинку Эгина, стало быть, здесь было куда комфортнее, чем в соседней каюте.

      Судно шло вблизи берега. Погода была плохой, но с учетом времени года ее можно было назвать сносной. «Гордость Тамаев» неистово подпрыгивала на волнах. Экипаж, кроме вахтенных, крепко спал, источая винный дух. Эгин маялся бездельем.

      Все думы были передуманы. От этих дум, а может, и от качки, Эгина уже начинало подташнивать. Письмо Альсима было прочитано десятки раз. Платье – почищено.

      Последние два года на Медовом Берегу Эгин обходился без столичных мод. Без камзолов, рейтуз, курточек, колетов и батистовых рубашек. Без носовых платков и духов.

      На Медовом Берегу он ходил в штанах из овечьей кожи хорошей выделки и в холщовой рубахе до середины бедер. То есть одевался так, как все мужчины Ваи. Но в вежественном Пиннарине этот костюм был в высшей степени неуместен.

      Размышляя в этом духе, Эгин встал с койки с намерением переложить почищенное платье в вещевой сундук.

      Встал и – сомнений быть не могло! – сквозь шум волн за окном отчетливо различил дыхание человека. Человеческого существа. Но откуда, милостивые гиазиры?

      Стараясь действовать бесшумно, он снял с крышки сундука свой баул и по возможности так же бесшумно поставил его на пол каюты.

      Резким движением открыл крышку.

      В сундуке, уткнувшись носом в сухую ветошь, сонно посапывал, свернувшись клубком, мальчик лет двенадцати.

      Лицо его показалось Эгину знакомым. Воришка?

      – Кукареку, – сказал Эгин тоном воспитателя, опускающего розги в бадейку с соленой водой.

      4

      – Ну? – спросил Эгин, когда мальчик протер глаза и уселся на койке с чашкой горячего травяного отвара.

      Рядом с ним Эгин положил сухари – единственное, что было в каюте съестного. Мальчик выглядел бледным и голодным.

      – Ну и вот.

      – То есть, по-твоему, я не найду способ отправить тебя назад?

      – Думаю, не найдете.

      – Почему ты так думаешь?

      – Потому что слышал, как капитан вас называл. За глаза.

      – И как именно?

      – Он вас по матери называл. Извините, – добавил мальчик.

      – Извиняю.