Пиранья. Охота на олигарха. Александр Бушков

– пятидесятых годов. Седовласый и благообразный положительный герой, у которого из ушей лезет моральный кодекс строителя коммунизма, – и скользкий такой отрицательный или, по крайней мере, оступившийся: глазки бегают, ручки елозят… Чертовски похоже, серьезно. Только глаза у меня не бегают, и я, уж прости, совершенно спокоен. Никак не ожидал, что ты окажешься настолько правильным, – когда это уже в какую-то дурость перерастает. Извини, но это суровая правда жизни. Родине я не изменял. В ЦРУ или иные аналогичные конторы не вербовался. Всего-то живу, учитывая сложное и меняющееся время…

      – Знаешь, как это называется?

      – Ох, ну я тебя умоляю! – поморщился Мазур. – Называется это, в который раз повторяю – подхалтурить… И не более того. Раньше было одно время, а теперь – другое. Нужно соответствовать. Между прочим, денежки всегда делятся поровну. Ясно? У меня такая же доля, как у всех остальных.

      – Знаешь, что самое для меня жуткое? Что ты, полное впечатление, правым себя считаешь…

      – А чего ж мне себя кривым считать? – сказал Мазур с нехорошим прищуром. – Ты ж умный мужик, Коля, давай я тебе выскажу кое-какие мысли и соображения, авось кое-что и переоценишь… Сейчас, минута дела…

      Он встал, откинул лакированную крышку серванта и вытащил оттуда непрозрачный пластиковый мешок немалого веса. Держа его одной рукой, вернулся к столу, отодвинул бутылку со стопариками и осторожно, аккуратненько опорожнил мешок.

      На стол, звеня, постукивая и шурша, пролился пестрый поток: металл, разноцветная эмаль, разноцветные ленты, перепутавшиеся замысловатым образом. Внушительная груда орденов и медалей, иные огромные, разлапистые, иные самого экзотического облика.

      – Вот так, – сказал Мазур, усаживаясь. – Как было написано в каком-то романе – четверть века боев, походов и царских милостей. – Он присмотрелся, вытянул за черно-желто-зелено-красную ленту нечто вроде восьмиконечного креста. – Вообще-то, новое правительство эту блямбу отменило еще восемнадцать лет назад, но не выкидывать же, за дело получена. И эта тоже отмененная, но пусть лежит, хрен с ней… Ты свои регалии никогда не пробовал положить на весы? Я догадался как-то. Три килограмма четыреста восемьдесят шесть граммов – мне эти цифирки в память надежно врезались. Смекаешь? Нет, я не собираюсь производить никакой такой переоценки ценностей, ничего грязью поливать не хочу. Все было не зря, все было правильно, другой судьбы я себе не хотел никогда и ничего не мечтал переиграть. Тут другое… Знаешь, посмотрел я однажды на эту груду железяк с ленточками и задал себе вопрос: что же, вот это – итог? Вот только это? Жил я полсотни с лишним лет на грешной земле, мотался по белу свету, из кожи вон лез, под смертью ходил и сам ее обеими руками разбрасывал – а в итоге осталось только это? И хочешь верь, хочешь не верь, но щелкнуло у меня что-то в башке, и пошли в нее разнообразные мысли, и решил я пожить иначе. Пока еще не поздно. Взять от этой гребаной жизни еще кое-что, кроме железок с ленточками. Честно взять – ну, почти что