Украденное лицо. Тара Изабелла Бертон

и потемнела от блеска, и посветлела от иного сияния, а Луиза не знает, что сделать или сказать, чтобы понравиться Лавинии, но она научилась наблюдать за людьми и знает, что им нужно. Поэтому, как всегда, она находит нужное начало:

      – Знаете, я могу его зашить.

      Лавиния садится.

      – Что зашить?

      – Это же только кайма. Я могу пришить ее обратно. Если у вас найдутся иголка с ниткой.

      – Иголка с ниткой? – Лавиния глядит на Корделию.

      – У меня в комнате, – отвечает Корделия.

      – И вы можете его зашить?

      – В смысле… если вы захотите.

      – Если я захочу? – Лавиния подбирает юбки. – Лазарь, восстань из мертвых. – Она собирает их на коленях. – Явился я сказать тебе! – Отдергивает руки назад. – Ой, я очень-очень!.. Извините.

      – Не стоит, – говорит Луиза.

      – Я знаю… знаю… вы, наверное, считаете меня посмешищем.

      – Я не считаю вас посмешищем.

      – Вы уверены?

      Луиза не знает, каких слов ждет от нее Лавиния.

      – В смысле…

      Лавиния даже не ждет окончания фразы:

      – Вы меня не осуждаете?

      – Я вас не осуждаю.

      – Вы уверены?

      Луиза отвечает очень медленно:

      – Да, я уверена.

      – Ну, нас… Нас было-то всего ничего. Я, отец Ромилос и Гевин. Гевин – самовлюбленный социопат. Он как-то сам мне говорил. Чудеснейший на свете человек, но, строго говоря, самовлюбленный социопат. Так вот, мы решили посмотреть, можно ли проникнуть в Ботанический сад. И оказалось, что можно! Глядите!

      Она показывает Луизе фотографию. Лавиния, православный священник и лысый мужчина в водолазке полулежат на живой изгороди.

      – Отец Ромилос – это который в рясе, – поясняет она.

      – А там в это время года даже есть какие-то цветы? – Возвращается Корделия со швейными принадлежностями. Она протягивает их Луизе.

      – Больше всего на свете обожаю куда-нибудь проникать! Это так бодрит и оживляет – стать кем-то, кем тебе быть нельзя. Однажды мы попались, нам пришлось заплатить жуткий штраф в зоопарке при Центральном парке, но зато сколько всего! Ой, вот только не смотрите на меня так.

      – Как?

      Луиза пришивает кайму. Она даже глаз не поднимает.

      – Как будто вы думаете, что я – полный ужас.

      – Я так не думаю, – отвечает Луиза.

      А думает она вот что:

      «Лавиния ничего не боится».

      – Я не упилась, понимаете? – говорит Лавиния. Она взмахивает волосами – своими длинными, жесткими, дивными волосами – и они падают на плечо Луизе. – Клянусь. Знаете, что сказал Бодлер?

      Луиза делает на кайме очередной стежок.

      – Бодлер сказал, что нужно упиваться. Вином. Поэзией. Добродетелью – чем понравится. Но упиваться.

      – Винни упивается добродетелью, – замечает Корделия.

      Лавиния фыркает.

      – Это всего лишь просекко, – оправдывается она. – Даже Корди пьет просекко. Мама нас заставляет.

      – Презираю алкоголь, – подмигивает Корделия Луизе, собирая с диванных подушек остатки перьев. –