Украденное лицо. Тара Изабелла Бертон

и пусть воды покончат с ним, вот!

      – Что?

      Лавиния тычет Луизе в лицо локтем.

      БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!! Надпись почти стерлась, остались лишь буквы ОЛЬШЕ ОЭЗИИ! но Луиза их разбирает.

      – Ты почти позволила мне забыть! Как ты могла?

      – Я…

      – Вот и решено.

      Лавиния вскакивает на ноги. Шуба падает на землю. Ее прекрасное белое платье, делающее ее похожей на ангела, тоже падает. На фоне снега она замерзшая, жалкая и голая. Груди у нее синие. А соски – лиловые.

      – Блин, блин, блин!

      Она истерично смеется.

      – Блин-блин-блин-как-холодно!

      У Луизы отваливается челюсть.

      – Давай! Теперь твоя очередь!

      – Ты хочешь, чтобы я…

      Луиза уже трясется от холода, даже в шубе.

      – Давай! Ты должна это сделать!

      У Лавинии дикие вытаращенные глаза. Луизе так холодно.

      – Ты же обещала!

      Луиза протягивает дрожащую, с синими ниточками вен, руку.

      – Обещала же!

      Луиза обещала. И она сдерживает слово.

* * *

      Сначала ей кажется, что холод ее прикончит. Он леденит ей глаза, горло, нос, добирается до самого пищевода, так что даже виски не помогает. Будь она на «Титанике», то непременно утонула бы. Лавиния поднимает смятое платье с тронутого инеем песка на выщербленном деревянном настиле, комкает, прижимает его к груди и произносит:

      – Пошли.

      Еще не слишком поздно, чтоб новый мир найти.

      Особенность стихотворения Теннисона «Улисс» в том, что все его знают. И знание это не делает тебя выдающимся. Если ты знаешь хоть один стих Теннисона, то, наверное, это «Улисс», а если знаешь хоть один стих вообще, то точка – более пятидесяти процентов за то, что это именно оно. Лавиния не выделяется его знанием (частично), а Луиза тоже не выделяется ни знанием его наизусть (целиком) еще со времен Девоншира, ни тем, что нашептывала его на железнодорожном мосту, ни тем, что истово пыталась убедить Виргила Брайса в том, что «к закату парус правим» – самая красивая фраза в английском языке, и если она не сможет править парусом, то, по крайней мере, поплывет. Наверное, нет такого понятия, как судьба, а есть, скорее всего, просто совпадение. Возможно, это банальность, как плакаты с картинами Гюстава Климта, как полотна Альфонса Мухи, как «Любовная песнь» Т. С. Элиота, как Париж (в Париже Луиза никогда не была).

      Но это стихотворение у Луизы в сердце, и она с облегчением узнаёт, что у Лавинии тоже.

      Отчалим, строго по ранжиру сядем,

      Ударим по звенящим мы весла́м.

      Я знаю – мы к закату парус правим,

      На запад, к звездам, пока жизнь я не отдам.

      Лавиния швыряет платье в воду. Оно тонет, потом всплывает, вытолкнутое, как утопленница, и его уносят волны.

      Лавиния с Луизой смотрят друг на друга.

      И им так чертовски холодно, что Луизе кажется, что они превратятся в статуи, в ледяные столбы, как жена Лота (или в соляные? она не помнит), и останутся тут навечно, вдвоем, рука в руке и грудь к груди, соприкасаясь лбами, со снегом на ключицах. И Луиза думает: