Навеки твой. Юлия Лавряшина

* *

      В суть своего замысла Лэрис посвятила меня вечером, плотно прикрыв при этом дверь в «светелку». Как обычно, она уселась на подоконник, упершись пятками в батарею, и стала похожа на шаловливого Карлсона, по простоте душевной нарушившего мое уединение. Но Карлсон этот был нашим, русским, потому что проложенная для тепла между прогнившими рамами тряпичная «колбаса» была сверху укрыта слоем распушенной ваты, и было похоже, будто Лэрис уселась на небольшой сугробик. В детстве мы любили падать на снег спиной и, широко водя руками вдоль тела – вверх-вниз, – делать «бабочку». Это была дань нашей памяти о лете, превратившемся из времени года в мечту. Зима тянулась так долго, что успевала стать нашей жизнью.

      – И как ты собираешься объяснить все это маме? – спросила я напрямик, видя, что Лэрис тянет время.

      Она стрельнула глазами, проверяя мою готовность к разговору, и протяжно вздохнула.

      – Ну, в общем… – начала она не очень уверенно, однако я знала, что Лэрис разойдется. – Может, тебе это покажется неправдоподобным, но так бывает, честное слово!

      – Небывалое бывает… Особенно, если в этом замешана ты, Лэрис.

      Она обиженно вскинула брови, но тут же, с ходу, уговорила себя не обращать внимания. Лэрис всегда удавалось быстро добиваться взаимопониманий с собой.

      – Значит, легенда такая… Только ты выслушай до конца, не перебивай! Когда из гранатомета обстреляли их автобус, Андрей не погиб, понимаешь? По нашей версии, конечно. Он был контужен и плохо соображал. Очнулся от удушья. Пытаясь разорвать воротничок, он порвал и веревочку, на которой держался его солдатский жетон, и бросил его там же. Позже кто-то, видимо, нашел этот жетон, и Андрея посчитали погибшим. Там ведь мало кого опознать можно было. Мы даже не знаем, лежало ли вообще в том гробу хоть что-нибудь…

      В наступившей тишине возникли шаги, и у меня на миг остановилось сердце, будто тень брата внезапно обрела плоть.

      – Это Глеб, – она успокаивающе подняла ладонь. – Так вот, Андрей остался жив, но все случившееся до того потрясло его, что он понял: все, больше ему не выдержать ни часа. И он ушел. Сбежал. Дезертировал, если хочешь.

      – Нет!

      От неожиданности Лэрис лишилась упора и едва не слетела с окна. Шаги за стеной замерли.

      – Чего ты орешь? – озадаченно спросила она. – Это же только мои фантазии.

      – Мой брат никогда не дезертировал бы, – твердо сказала я. – В это мама ни за что не поверит.

      Лэрис сочувственно покачала головой:

      – Дура ты! Да она во что угодно поверит, лишь бы он оказался жив. В отличие от тебя, Анна Васильевна понимала, что ее сын – обыкновенный человек. Значит, это могло с ним случиться.

      – Мама мечтала видеть его похожим на Ланселота!

      Лэрис прыснула:

      – Скажешь тоже, Ланселот… Он драться-то не любил. И скорости боялся.

      – С чего ты взяла?

      Лэрис только руками развела:

      – Я всегда это знала. А ты ухитрилась прожить с ним столько лет под одной крышей, а разглядеть лишь то, что тебе хотелось.

      – Неправда!