Пирамида жива…. Юрий Сергеевич Аракчеев

же передать рукопись другому? Я ведь не настаиваю, чтобы моим оппонентом был именно он…

      – Я уже предлагала главному, – ответила она. – Он не согласен. Понимаете, они с ним раньше работали в одной газете и друзья, как будто бы, ему неудобно… Попробуйте позвонить сами. Сначала журналисту, а если опять будут сложности, то прямо главному.

      Я позвонил журналисту. Тот сказал, что прочитал, что да, повесть понравилась – главным образом первая половина, – и что завтра-послезавтра он позвонит мне, и мы встретимся в редакции, чтобы осуществить этот самый «диалог по прочтении», как это у них положено.

      Ни завтра, ни послезавтра он так и не позвонил, и я опять позвонил ему сам.

      – В чем дело, Юрий Васильевич?

      – Да-да, я прочитал все, но дело в том, что… Занят я по-страшному и потом… Честно говоря, я не заинтересован сейчас в том, чтобы материал за моей подписью появлялся именно в этой газете. Вы понимаете, что тут есть служебные тонкости…

      – Но зачем же вы тогда вообще согласились?

      – Да, вы понимаете, главный попросил… Ну, ладно. Если вы не возражаете, послезавтра. Вы можете послезавтра утром?

      – Могу.

      – Я договорюсь, и послезавтра утром в редакции мы и встретимся. А сейчас давайте проясним несколько вопросов по повести…

      То, о чем мы говорили, касалось главным образом первой части, именно криминальной истории, что мне, конечно, не очень понравилось. Ни слова он не сказал о главном – о насилии, о достоинстве, о «Хлебе и песне» (так называлась даже целая главка во второй половине…), о том, из-за чего «Высшая мера» была продолжена. Единственное, что затронуло его, кроме судебной ошибки, это судьба Каспарова. И образы следователя Бойченко и Милосердовой, бессовестного профессионала и жестокосердной судьи Третьего процесса. Похоже, что с его точки зрения «личная линия» тоже была совершенно лишней. Даже в том виде, в каком осталась. «Интеллигентские переживания», понятно.

      «Что происходит с ними со всеми? – думал я опять. – Кто сумасшедший – я или они?» В том, что говорил журналист, я один к одному слышал мнение первого зама. Это – позиция. Ленин, кстати, когда начал «большевистский террор», тоже считал извечные человеческие нравственные ценности «интеллигентщиной» и «буржуазными пережитками».

      Я даже Лилии Николаевне перезвонил и поделился с ней.

      – Что вы, – живо сказала она. – Как раз вторая половина самая весомая. Криминальная история – повод, не больше, при всей ее, конечно, трагичности. Я тоже ничего не понимаю. Может быть, он вторую часть не прочитал? Или просмотрел по диагонали… Да, это конечно ошибка, что дали ему. С самого начала была ошибка. Но, боюсь, что теперь уже ничего не поправишь. Вы когда договорились встречаться?

      Уже и не только сама история Клименкина, не только документальная повесть о нем – «Высшая мера», – уже и повесть о повести – «Пирамида», – похоже, становилась «оценочным делом», этаким индикатором человеческих чувств, пробным камнем. А я-то думал, что объяснил все «как дважды два»,