Черный тополь. Алексей Черкасов

он избит рыжей бородищей.

      Еще не затянувшиеся коросты на иссеченном тельце.

      – Святители! – испугалась игуменья. – Не звери ли то, Господи!

      – И бабка Ефимия такоже сказала, – обмолвилась Меланья.

      Игуменья рассердилась:

      – Не поминай имени еретички, как и совратителя своего. Аминь. Чтоб ни в душе, ни в памяти!

      Помолчали.

      Высокая игуменья медленно перебирала четки, глядя на пенные горы, близко подступившие к скиту.

      Горы пенятся туманами к непогодью.

      – А мы еще пшеницу не всю в скирды сложили, – сказала игуменья. – Да и в тайгу надо ехать монашкам, чтоб ульи составили в омшаник.

      Меланья подумала, что игуменья приговаривается к ней, чтоб она помогла скитским управиться с хлебом.

      – Дык-дык ежли на недельку, дык останусь. Филимон-то Прокопьич не знает, што я к вам уехамши.

      – У нас хватит сил и рук, чтоб управиться с хлебом, со скотиной и пчелами. Ты о душе подумай! О своей душе подумай!

      – Как приняла я тополевый толк…

      – Ладно. Не о том говорить будем. Отвези эти дюжины и часы сатанинские мужу своему, отдай и во грехе покайся перед ним и пред Господом Богом. Сделаешь так?

      У Меланьи и рот открылся, а во рту-то сухо – ни слов, ни божьей мяты.

      – Дык-дык как же? Клятьба-то на мне экая!

      – Али ты навек продала душу сатане?

      – Осподи!

      – Прозрей, пока не поздно. Отдай дюжины мужу, говорю. И мир будет в доме вашем.

      – Дык осподи! Прибьет он меня! Прибьет. Остатное востребует. Скажет: где хоронился клад? Покажи? Туес весь… – проговорилась Меланья и сама испугалась.

      – Туес?! Так я и знала! Пред иконами лгала! Лгала, лгала! Нечистый кругом запеленал тебя! Изыди! Изыди! Поезжай сейчас же домой и молись, молись, молись! Ежли прозреешь – навестишь скит мой. До прозрения не приезжай, говорю. И мальчонку не привози – не место ему в скиту.

      Меланья в слезы: не судьба, видно, быть Демке духовником. Так со слезами и уехала и долго, долго плакала дорогою, не уяснив, за что же на нее разгневалась старуха-игуменья? Может, за то, что корову не привела? Так ведь четыре дюжины золотых давала! «Осподи, что же это такое? Али греховный толк наш? И Демушку не приняла. Что же мне делать-то, матушка! Горемычная моя головушка!..»

      Всю дорогу до Белой Елани исходила слезами и решилась-таки отдать мужу тятино золото. И Филимон Прокопьевич, глядишь, мягче будет, смирится с выродком.

      …Возликовал Филимон и зарок дал (в который раз) не трогать Демку, а золото, богатство экое, надежно припрятал, пустив в оборот «николаевки», покуда у советской власти не было еще своих денег.

      Года на три в доме у черного тополя настал мир и согласие.

      Подрастал Демка…

      Завязь вторая

      I

      Вешняя отталка голубила землю.

      Над просторами Амыла, над безлюдными, угрюмыми Саянами, над синь-тайгою, накапливая тепло, подтачивала стынь зимы весна 1923 года. Теснее жалось к тайге солнце. Чернели зимники по займищам. Реки пучились наледью. Забереги