Черный тополь. Алексей Черкасов

матушке Пестимии.

      – Встань и сама развяжи на столе.

      Развязала. И вот оно – золото

      gggзолото

      ggggggзолото

      ggggggзолото!..

      И золотые часики на золотой браслетке с каменьями. Игуменья взяла их с платка, разглядывала на вытянутой руке.

      – Чьи часы?

      – Дык батюшки.

      – Такие часы покупают только богатые барыни за большие деньги. Кому он купил часы, старый грешник?

      – Дык не покупал… в ямщине заробил, грит.

      Золото сверкает на темном платке – сатано скалит зубы, радуется, совращает непорочную святую Пестимию, чтоб спеленать с грешницей Меланьей. Сорок восемь зубов выставил. А все ли они здесь, сорок восемь?

      – Четыре дюжины?

      – Как есть четыре. Хучь сосчитайте, матушка.

      – Не вводи во искушение! Господи меня помилуй! Так что же ты хочешь?

      – Чтоб малого мово, Демушку, взяли от погибели. Ирод-то, Филимон Прокопьич, прибьет его, истинный Бог!

      – Не ирод муж твой, а святой мученик, если до сей поры не пришиб тебя насмерть за такое паскудство! Господи! Как же мне поступить с этой грешницей?

      – Смилостивьтесь, мааатушкааа!..

      – Молчи. Я помолюсь.

      Считая четки, Пестимия долго молчала, читая про себя молитву, чтоб не ввел ее нечистый во искушение.

      Сорок восемь золотых десятирублевиков лежали на платке. И часики. Редкостные заморские часики. Любая барыня за такие часики… Ах, Господи! Остались ли в городе барыни? Ну да золото всегда останется золотом, и – часики…

      – Ты же сказала: шесть дюжин завещал грешник?

      – Дык-дык батюшко-то сказывал: четыре дюжины, грит, в скит отдай, штоб малого взяли учить Писанию. А две дюжины – штоб опосля ученья хозяйством обзавелся. Ить Филимон-то Прокопьевич ничаво не даст Демушке из хозяйства. Вот те крест! Не даст.

      – Не накладывай на себя кресты, грешница! Но как же мне поступить?… Ох-хо-хо! Скотство. Как звать сына?

      – Диомид. Дема.

      – Пять лет ему?

      – Четыре, пятый. Недели две, как четыре сполнилось.

      – Послушный?

      – Души не чаю в нем. Ум в глазах светится.

      – Откуда тебе знать, ум или дикость светится у него, если ты – тьма неисходная!

      Игуменья еще помолчала, кося глаза на кучу золотых. Сорок восемь? Четыреста восемьдесят золотых рублей! Нелегко скопить золото и даже великому грешнику…

      – Муж знает про дюжины?

      – Оборони Господь!

      – Как же ты живешь с ним, если кругом обманываешь?

      – Не обманываю. Оборони Господи!

      – А это? Что это?

      – Дык-дык клятьбу дала…

      – Ладно. Заверни все это в платок, и пойдем. Покажи ребенка.

      Меланья завязала дюжины с часиками в платок и протянула игуменье. Та посмотрела на нее взыскивающе-строго:

      – Ох, грешница! Сама утопла в тяжких прегрешениях и меня вводишь во искушение. Нечистый дух попутал тебя. Изыди! Не во храме ли Божьем пребываешь? Не пред ликами ли святых? Не приму твоих дюжин – из нечистых рук они. Отверзни душу и лицо свое в час прозрения да прокляни