Голоса на обочине (сборник). Александр Малиновский

по своей сноровке…

      Правда – она то колючая, а то совсем не знаешь, как к ней подступиться…

      …Помню миномётный обстрел, в первые дни, когда на передовую попал… Фриц как начал лупить! Мы врассыпную. Ещё и испугаться не успели…

      Рядом ложбинка какая-то была, небольшая. Я – в неё. И тут же на меня ещё трое сверху. Придавили, дышать нечем. Я было задыхаться начал, рваться кверху. А тут мысль прожгла: «Стоп! Я так жив буду, прикрыли меня ребята собой…» Затаился… Даже как бы обрадовался… повезло… Съёжился, чтоб ничего не торчало…

      …Смолкли взрывы. Двое, которые на мне лежали, – оба раненые, а тот, что сверху них, – мёртвый. Вот оно как… И стыдно, и вроде вины-то моей нет.

      Санитары раненых и убитых подбирают, а я сижу целёхонький. И так не по себе…

      Коля Меченый

      Дружку моему Николаю на передовой не повезло спервоначала. При бомбёжке, смешно сказать, оторвало осколком ему краешек левой ноздри. А когда миномётный осколок надорвал ему мочку правого уха, ребята попритихли. Только нет-нет, да назовут его меж собой «Меченым». И правда ведь: меченый. У нас в селе так овец метят перед тем, как в стадо пускать, – ухо надрезают.

      …А Николай стал настороженным каким-то. Задумчивым. Заметив, что ребята около него стараются долго не задерживаться, странно усмехался только…

      …А тут идём втроём по нейтральной полосе. Вне зоны обстрела миномётов. И ему по нужде потребовалось, по лёгкой. Всего-то метров на десять отошёл от нас в реденькие кустики. И вдруг – как ахнет! Прямо в эти кустики. Поднялись и к нему. Голову у Николая, как лемехом, срезало. Лежат: отдельно он, отдельно голова его…

      Пристрелочный, что ли, был выстрел, либо шальной снаряд этот. Больше-то не последовало. Всего один-единственный.

      …Будто почуял Колька и вовремя отошёл от нас – беду отвёл.

      На себя взял… Или совпадение?.. Как хочешь думай…

      Такой случай

      – Стали нас принимать всем классом в октябрята. А я отказываюсь. Не хочу.

      Наша учительница Нина Ивановна внушает мне:

      – Не волнуйся, я говорила с твоим отцом. Он тебе разрешает быть октябрёнком.

      – Нет, – говорю, – пусть он об этом сам мне скажет!

      И ушёл домой. Остальных Нина Ивановна повела во двор на площадку.

      Шёл из школы и не мог понять, как мой отец священник мог разрешить такое. Значит, тогда Бога нет?

      Оказалось, что отец ничего не знает. Моя учительница с ним не говорила.

      На другой день я подложил ей кнопку на стул. Она сразу догадалась, что это моя проделка. Стала при всех меня стыдить. Что мне оставалось делать? Я сказал, что она врунья! В присутствии всего класса заявил.

      Она оставила меня после урока одного и стала бить по спине, по рукам. Получилось так, что я ударился локтем о дверцу голландки, и у меня потекла кровь. Она, опомнившись, крепко испугалась. Выбежала из класса, оставив меня одного. Если б не кровь, досталось бы мне больше…

      Она скрыла всё. И я ничего никому не сказал.

      …Прошло более тридцати лет. В храме после службы подходит ко мне старушка:

      – Батюшка, вы меня не узнаёте?

      – Нет, –