Край ты мой любимый. Рассказы. Андрей Викторович Белов

его, какой веры себя считает, – не задумываясь ответит, что православной.

      Стемнело. Взошла луна. Зажглись придорожные фонари и засверкали снежинки вроде как мелкими крестиками. И не поймешь: то ли искрится весь Мир, а то ли крестится.

      Посмотрел Федор Емельянович с удивлением на это чудо, постоял еще за околицей у пруда, снял шапку и…

      «Крещ-е-е-е-ние! – раздался его сильный голос на всю округу. – Крещ-е-е-е-нские мор-о-о-зы!»

      Посмотрел на бескрайнее белое поле за прудом, на чьи-то следы, ведущие мечты куда-то вдаль, за горизонт, и, подумав «да… не поле перейти», повернулся и пошел обратно, теперь уже по своим же следам, ведущим через его «поле»…

      Бегство в никуда

      Краски осени, так ярко рассыпавшиеся по средней полосе России, только-только бесшумно сверкали разноцветьем, умиротворяли мысли, чувства, эмоции, настраивая на размышления, вызывая легкую необъяснимую грусть и ностальгию по ушедшему в прошлое – в нашу память – лету, – эти краски тоже ушли в прошлое.

      Пришел ноябрь – загадочный и задумчивый месяц года, месяц невесомости в мыслях и неопределенности в желаниях. Думать о прошедших солнечных и теплых днях уже бессмысленно, они далеко, а думать о приближающихся холодах не хочется. Так и живешь в этом состоянии, не задумываясь ни о чем, и незаметно одеваешься все теплее и теплее.

      С ноябрем пришло и ненастье. Тучи, своей серостью все чаще и чаще закрывали небо – иногда на время, иногда на весь день и всю ночь, и мелкий холодный дождь накрывал город со всеми его обитателями. Кто-то сидел дома и смотрел на ноябрь из окна теплой квартиры, кто-то прятался, где придется, проклиная межсезонье, а заодно – и весь мир. Иногда, если ночь была ясная, звездное небо отражалось на тонкой пленке льда, покрывающей городские лужи, хрустящей под ногами позднего и случайного прохожего, кутающегося в застегнутую на все пуговицы одежду и торопящегося в уют и тепло. Все предупреждало о том, что скоро наступит зима.

      Когда-то его звали Николай, Николай Сергеевич; называли также папой, мужем, квартиросъемщиком, соседом, гражданином… Но все это в прошлом. Теперь он никто – бродяга без имени и фамилии, без паспорта и семьи, без друзей и работы, без жилья и карточки медицинского страхования. Нигде не учтенный, он вроде как и не существовал для общества, и общество вспоминало о таких, как он, случайно, встречая их на улицах, в подземных переходах, у входа в продуктовые магазины, обращая на них внимание, только почувствовав отвратительный запах, идущий от них, и видя их спитые лица, заплывшие от водки и с узкими щелочками глаз из-за постоянных синяков, полученных в пьяных и бессмысленных драках, причины которых они и сами-то толком объяснить не могли. Водка! – и все этим сказано. Прохожие ужасались несколько мгновений, но, уже отойдя пять-десять шагов, забывали о них до следующей случайной встречи.

      И все-таки