Аввакум. Владислав Бахревский

в купель. Погрузился с головою раз, другой, третий. К Киприану потянулись руки, подхватили, вытащили. Кто-то пытался отереть ему тело, кто-то набрасывал на плечи шубу. Киприан, смеясь, погрозил пальцем Никону, а на царя же опять глянул тяжело, похмельно, будто видел впервые, будто не узнал, не разглядел как следует.

      «К чему бы?» – всполошился в душе Алексей Михайлович, но, оказалось, к хорошему. Уже на следующий день во время обедни государю принесли радостную весть: ополчась, поляки напали на Вильну, но были крепко биты, и многие из них сдались в плен.

      Алексей Михайлович послал к Никону в алтарь дьякона просить, чтоб после обедни патриарх отслужил благодарственный молебен.

      Никон уже знал о победе, более царя знал. Царю о виленском деле доложили устно, а патриарху принесли воеводскую отписку.

      Предвкушая великие радости, Никон облачился в новый саккос и поглядывал из алтаря за царем. И вот когда Алексей Михайлович взялся, по своему обыкновению, оправлять перед иконами свечи – какую зажигал, с какой нагар удалял, какую гасил, – патриарх, сияя башнеподобным клобуком, вышел из Царских врат с воеводскою грамоткою и зачитал прилюдно удивительный рассказ о сражении под Вильной. Воевода, смущенный легкостью победы, а еще более смятением и безоглядным бегством прежде совсем не робкого польского войска, спросил пленных – откуда у них такие страхи перед русскими. И сказали ему: «Мы не от тебя, воевода, бежали, не от стрельцов твоих. Бежали от страха перед небесной ратью, ибо над твоим воеводским войском блистало в небе доспехами необоримое воинство с царем Алексеем и Михаилом Архангелом впереди». Голос Никона дрожал от восторга и ликования. Алексей Михайлович, слыша такие слова, заплакал от радости. Принял тотчас патриаршее благословение, расцеловался с Никоном, и обильные слезы их смешались. Певчие грянули «Многая лета» царю и патриарху. Причем царя рекли самодержцем Великой, Малой и Белой России.

      И Алексей Михайлович крикнул певцам:

      – Патриарху Никону пойте так же, как и мне: патриарх Великой, Малой и Белой России!

      И певчие пели. И то было славное для всех русских величание.

19

      Пело у государя сердце. Ночью, лежа с Марией Ильиничной в постели, не утерпел, похвастал:

      – Слышь, Ильинична! Вот оно как – Богу-то молиться всем сердцем. Ты Богу слово и душу, а Бог тебе – жизнь и благополучие. Такое нехитрое дело, да не всяк истину сию разумеет.

      Сказал и примолк. Уж больно все хорошо! К добру ли?

      – Ты что? – спросила Мария Ильинична, почуяв в муже затаенную тревогу.

      – Пойду погляжу, кто нынче в карауле стоит.

      – Ты же сам стрельцов в свой полк собираешь.

      – Да уж, конечно, сам. – Государь повернулся на спину, но тотчас и поднялся. – Береженого Бог бережет.

      Не поленился одеться, вышел в комнату перед спальней. Из-за стола поднялся Артамон Матвеев.

      – Доброй ночи, государь.

      – И тебе доброй ночи, Артамон, – и поглядел вопросительно.

      – Я посты с полчаса назад проверял. Все