Аввакум. Владислав Бахревский

вынуть блудницу из погреба.

      Вышла бледна, тиха – человек человеком.

      – Хочешь ли вина и пива? – спросил ее протопоп, переиначив слова наставительной «Повести о целомудренной вдове».

      – Нет, государь! – прошептала Гликерия. – Дай, пожалуйста, кусочек хлебца.

      Аввакум еще пуще возрадовался:

      – Разумей, чадо! Похотение блудное, пища богатая, питие хмельное рождают в человеке и ума недостаток, и к Богу преозорство да бесстрашие. Наедшися и напився пьяна – скачешь, яко юница, быков желаешь и, яко кошка, котов ищешь, смерть забывше.

      Дал ей свои четки, велел поклоны перед Богом класть. Сам рядом на правиле. За нее же, бедную, и молится.

      Гликерия стучит лбом об пол, а глаза-то у нее, как у птицы пойманной, закатываются. Кланялась, кланялась, да и – хоп!

      – Силенок нет?! – взъярился Аввакум. – На блуд и мятеж – здорова, а как на молитву – так разлеглась коровой! Пономарь! Шлепов ей!

      Пономарь протопопа как огня боялся. Шлепов так шлепов! Не так что сделаешь – отдубасит! На руку протопоп скор, хоть и отходчив.

      Колошматил бабу с пристрастием. Да при детях. Не вынес Прокопка чужой боли, заплакал. Тоненько, как сверчок. А у батьки Аввакума у самого слезы на глазах: жалко ему глупую бабу, но ведь не поучи ее – назавтра все забудет.

      Поучил, маслом помазал, да и за стол вместе с собой усадил. Ради нее второй раз ужинал.

      И снова в подполье.

      Наутро, однако, отпустил с миром.

      Ушла, лицом посветлев и душою.

      Протопоп сильно был доволен.

4

      Тут как раз еще один учитель сыскался.

      По простоте сибирской поучить дьякона Антона обиженный им Иван Струна явился, много не думая, в церковь, во время службы.

      Шла вечерня. Народу было не много, день постный, особыми подвигами в святцах не отмеченный.

      Вдруг входные двери бухнули, и в клубах белого, особо строгого в тот вечер мороза явилась ватага.

      Аввакум как раз из Царских врат выходил. Но и до Царских врат, побивая ладан, докатило перегаром.

      Иван Струна скакнул на клирос, дьякона Антона за бороду – и на кулак мотать.

      Протопоп как глянул на бесчестье, творящееся в доме Господнем, так и возревновал душою. Словно облак встал дыбом на святотатство.

      Поднял Евангелие над головой, да и пошел на нечестивцев:

      – Отлучу!

      Прочь побежали, по-бараньи, дурным скопом. Затворил Аввакум дверь на засов да на замок – и ключ за пазуху. С Ивана Струны вся смелость и сошла вдруг. Бросил Антона и туда-сюда по церкви бегает, а в церкви ни своих, ни чужих.

      Схватил Аввакум нечестивца и чует – силенка-то в Иване жиденькая. Взяли они с Антоном церковного мятежника под руки, усадили посреди храма, и ремнем, снятым с Ивановых же порток, учил Аввакум Струну собственноручно.

      Постегал, а потом и обнял. К покаянию привел.

      Дрожал Струна как осиновый лист, всплакнул, запальчивость свою кляня.

      С тем и отпустил его Аввакум из церкви.

      Отслужа вечерню, домой шел, опираясь на архиерейский богатый