1000 не одна ночь. Ульяна Павловна Соболева

иногда.

      – Развязать сейчас разборки с Асадом? Пусть этот шакал считает, что мы его пока не трогаем, и расслабится. Он ждет партию стволов. Мы тоже подождем вместе с ним.

      – А эта нам обузой в дороге будет! Из-за нее на сутки задерживаемся. Сдалась она тебе. В каждой деревне шармут хватает. На хер тебе эта русская дура, которая слова по-нашему не знает? Строптивая, упрямая. Отдай ее воинам, потом бросим в песках, пару дней – от нее шакалы и солнце даже пепла не оставят.

      – Думаешь, дура?

      Я слышала их разговор, но глаза не открывала и даже не шевелилась, иногда вырубалась и видела море или цветущие сады, слышала голос мамы, а потом снова проклятые голоса этих зверей. Я не заметила, как он подошел ко мне очень близко, но, когда склонился прямо к моему лицу, ощутила его запах, не похожий ни на один из всех, что я ощущала раньше, и жар дыхания. Сон тут же испарился, и все тело напряглось до боли в суставах. Но я продолжала делать вид, что сплю, и молиться, чтоб он не трогал меня.

      – Интересно, когда она ехала сюда с другими шалавами, мечтающими раздвигать ноги перед богатыми египтянами или иудеями, она понимала, что на самом деле ее могут продать таким зверям, как мы? Представляла, что с нее снимут кожу, насадят на вертел и поджарят на костре, чтоб потом скормить мясо моим хищникам. Как думаешь, Анмар захочет сырого мяса или жареного? Что если я скормлю ему ногу, а ее оставлю в живых, чтоб и дальше кормила моего монстра по куску в неделю?

      Его голос был насмешливо тихим, но меня каждое слово привело в неописуемый ужас, и я широко распахнула глаза на последних его словах. Спазмом дикого приступа тошноты свело горло, и я с позывом скрутилась над полом, а изверг расхохотался оглушительно громко, так громко, что у меня заложило уши и грудь сдавило, как стальными обручами. А ведь он это сказал на арабском…

      – Ну что, Рифат, как считаешь, все ли идиотки знают так хорошо арабский? Кажется, мне не зря подарили эту маленькую сучку.

      Он вдруг схватил меня за ошейник и дернул наверх так сильно, что я стала на носочки, а овечья шкура спала на пол, и теперь я от холода и от ужаса вся покрылась мелкими мурашками. Господи, какой же он огромный, даже на носочках я едва достаю ему до плеча. И эти глаза, они словно клеймят меня, пробивают насквозь, как иголками. Мне кажется, ему не нужно даже разговаривать, достаточно этого убийственного взгляда из-под густых черных бровей.

      – Может быть, она работает на Асада. Вот мы это сейчас и узнаем. Зачем вдруг мне подарили именно ее. Я не люблю и не верю в совпадения.

      Я смотрела ему в лицо расширенными от страха глазами. Сейчас происходило нечто плохое. Нечто такое, от чего взгляд этого зверя стал злым и полосовал меня по оголенным от страха нервам.

      – Понимаешь меня, да? Хорошо понимаешь. И тогда все понимала. Зачем вышла? Кто надоумил спектакль сыграть?

      Я отрицательно качнула головой и тихо ответила по-русски:

      – Никто. Мне Слона было жалко.

      И снова хохот. Как же хочется