Тень ветра. Карлос Руис Сафон

отхлебнул из протянутой бутылки. На вкус это было дизельное топливо, приправленное уксусом, но его тепло успокоило желудок и нервы. Несколько капель попало на разбитые губы, и я увидел небо в алмазах, среди самой черной ночи в моей жизни.

      – Неплохо, а? – улыбнулся бродяга. – Ну, еще глоточек, оно и мертвого поднимет.

      – Нет, спасибо. Давайте теперь вы, – пробормотал я.

      Бродяга надолго присосался к горлышку. Я внимательно за ним наблюдал. Он походил на мелкого министерского бухгалтера, проходившего лет пятнадцать в одном и том же костюме. Он протянул мне руку, и я ее пожал.

      – Фермин Ромеро де Торрес, госслужащий в отставке. Очень рад знакомству.

      – Даниель Семпере, круглый дурак. Мне тоже приятно.

      – Вы к себе несправедливы. В такие ночи, как эта, все кажется хуже, чем есть на самом деле. Вот гляньте хоть на меня: я прирожденный оптимист. Ни секунды не сомневаюсь, что дни режима сочтены. По всем признакам вот-вот нагрянут американцы, Франко отправят торговать лимонадом в Мелилью. А я верну себе место, репутацию и поруганную честь.

      – А чем вы занимались?

      – Разведка. Высококлассный шпионаж, – сказал Фермин Ромеро де Торрес. – Скажу только, что был человеком Масиа в Гаване.

      Я понимающе кивнул. Еще один псих. Барселонской ночью их притягивает друг к другу. Как и придурков вроде меня.

      – Слушайте, не нравится мне ваша рана. Здорово вас отделали, а?

      Я прикоснулся к губам. Они еще кровоточили.

      – Из-за юбки, поди? – полюбопытствовал он. – Оно того не стоило. Женщины этой страны – а я повидал мир и знаю, что говорю, – лицемерны и фригидны. Точно. Вот помню я одну мулаточку на Кубе… Знаете, другой мир. Совсем другой мир. Эта карибская сучка прижимается к тебе всем телом, извиваясь под местные ритмы, и шепчет на ухо: «Эй, папаша, сделай так, чтобы мне было пррриятно», – и настоящий мужик, у которого кровь кипит… а, да что там говорить…

      Мне показалось, что Фермин Ромеро де Торрес, или как там его на самом деле звали, нуждался в душеспасительной, ни к чему не обязывающей беседе едва ли не больше, чем в горячем душе, тарелке чечевицы с копченой колбасой и смене белья. Какое-то время я ему кивал, дожидаясь, пока утихнет боль. Мне это не стоило большого труда, поскольку ему и надо-то было только чтобы кто-нибудь вовремя поддакнул и сделал вид, будто его слушает. Бродяга уже начал посвящать меня в подробности тайного плана похищения доньи Кармен Поло де Франко, когда я увидел, что дождь немного утих, а гроза медленно отступает на север.

      – Ну, мне пора, – пробормотал я, пытаясь подняться.

      Фермин Ромеро де Торрес грустно кивнул и помог мне встать, стряхивая несуществующую пыль с моей мокрой одежды.

      – Что ж, в другой раз, – смирившись, вздохнул он. – Иногда язык мой – враг мой. Начинаю говорить, и… слушайте, это, ну, насчет похищения, ведь это между нами, а?

      – Не волнуйтесь. Могила. И спасибо за вино.

      Я направился к Рамблас. Уходя с площади, бросил прощальный взгляд на окна квартиры Барсело. Света в них по-прежнему не было, и по стеклам стекали