Время изоляции, 1951–2000 гг. (сборник). Дмитрий Быков

как жёлтый лист,

      гоним вдоль осени, под пулемётным свистом,

      майор кричал, что рурский металлист

      не враг, а друг уральским металлистам.

      Но рурский пролетарий сало жрал,

      а также яйки, млеко, масло,

      и что-то в нём, по-видимому, погасло,

      он знать не знал про классы и Урал.

      – По Ленину не так идти должно! –

      Но войско перед немцем отходило,

      раскручивалось страшное кино,

      по Ленину пока не выходило.

      По Ленину, по всем его томам,

      по тридцати томам его собрания.

      Хоть Ленин – ум и всем пример умам

      и разобрался в том, что было ранее.

      Когда же изменились времена

      и мы – напёрли весело и споро,

      майор Петров решил: теперь война

      пойдёт по Ленину и по майору.

      Всё это было в марте, и снежок

      выдерживал свободно полоз санный.

      Майор Петров, словно Иван Сусанин,

      свершил диалектический прыжок.

      Он на санях сам-друг легко догнал

      колонну отступающих баварцев.

      Он думал объяснить им, дать сигнал,

      он думал их уговорить сдаваться.

      Язык противника не знал совсем

      майор Петров, хоть много раз пытался.

      Но слово «класс» – оно понятно всем,

      и слово «Маркс», и слово «пролетарий».

      Когда с него снимали сапоги,

      не спрашивая соцпроисхождения,

      когда без спешки и без снисхождения

      ему прикладом вышибли мозги,

      в сознании угаснувшем его,

      несчастного догматика Петрова,

      не отразилось ровно ничего.

      И если бы воскрес он – начал снова.

      Это феноменальное стихотворение для 1960 года по множеству параметров, прежде всего потому, что здесь Слуцкий разбирается на страшной глубине с невероятным бесстрашием и с собственным своим догматизмом, который много раз ломался под действием эпохи и всякий раз отстраивался заново. Удивительные стихи, но тогда, конечно, Слуцкий их напечатать не мог. Однако в сборнике «Время» есть стихи подобные, и интонации сборника «Время» уже новые, другие – постоттепельной иллюзии в них нет. Что же произошло? Произошла интересная на самом деле штука. Двумя главными поэтами «оттепели» были Слуцкий и Мартынов, ещё Смеляков, но Смеляков всё-таки был гораздо менее известен. Задолго до всяких кумиров эстрады, задолго до стадионов, задолго до Евтушенко, Матвеевой, Ахмадулиной, задолго до всех этих блистательных образцов, задолго до Кушнера, и Чухонцева, и Бродского подавно, двумя главными кумирами «оттепели» были два поэта, принесшие новую интонацию. Это были Слуцкий с его действительно грубыми, абсолютно новыми, другой фактуры, занозистыми стихами, и Мартынов, чьим слогом тоже можно говорить о чём угодно, потому что это новая непосредственная интонация, интонация, отчасти идущая от научной поэзии, от Брюсова с его манерой просто говорить о сложном, отчасти, конечно, от русского авангарда, которого Мартынов был любитель. Это были два новых способа говорения, и они иногда были настолько похожи, что раннего Мартынова