Возвращение к себе. Дмитрий Кудрец

сердито надулись, вспорхнули и улетели в поисках следующего куска хлеба.

      Идти было некуда. Денег тоже не осталось. Можно было бы конечно сдать бутылку, но я решил не утруждать себя. А аккуратно опустил бутылку в урну, наслаждаясь мелодичным звоном, который она издала, ударяясь о металлическую стенку.

      – Нехорошо, молодой человек. Нехорошо, – раздался за спиной скрипучий голос Соломона. – Вы выбросите, другой выбросит, а молоко затем куда наливать?

      Старик достал бутылку из урны и сунул ее в сшитую из мешковины сумку, где уже позвякивала пара таких же ее подружек.

      – Соломон что? Соломон только спасибо скажет. Тут бутылка, там бутылка. Вот и на хлебушек хватило. А если на это посмотреть с другой стороны? Тут бутылка, там бутылка, а молоко наливать некуда. Нехорошо получается.

      Я улыбнулся. Как мне показалось, ворчать по поводу и без повода у Соломона стало жизненной необходимостью.

      – Вы уже кушали? – вдруг спросил меня Соломон и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Молоко и батон для такого молодого человека – это не еда. Пойдемте. Голда приготовила чудесный суп. И не отказывайтесь. Соломон не любит, когда кто-то отказывается.

      Старик направился к своему дворику. Я послушно поплелся за ним.

      – Я ваши годы, знаете, как кушал. Хотя, что я вру. Когда мне было столько же, сколько вам сейчас, кушать было нечего. Но если бы можно было съесть все, Соломон съел бы все. Это теперь ему нужно как воробышку. А может, и вы кушаете, как воробышек? – старик лукаво усмехнулся.

      Дома уже ждал обед. Словно предчувствуя мое возвращение, Голда поставила на стол третью тарелку. Сполоснув руки под старым, кое-где проржавевшим умывальником я покорно сел за стол. Соломон раздал хлеб, что-то пробурчал себе под нос, и Голда принялась разливать суп. Обед прошел в молчании. Соломон то и дело косо поглядывал на дочь, и та кротко подливала мне дымящейся, пахнущей свежей зеленью жидкости. После трапезы Голда занялась мытьем посуды, а мы с Соломоном вышли во двор. Присев на тележку я закурил. Соломон примостился рядышком, зевая и щурясь от яркого весеннего солнца. Пока дымилась сигарета, я успел рассказать Соломону о своих злоключениях, на что тот только вздыхал и покачивал головой. Обычно разговорчивый, он не произнес ни слова и только в конце добавил.

      – Без документов теперь нельзя. Посадить могут, – затем ловко спрыгнул с тележки и побежал в дом.

      Я достал вторую сигарету. Из открытой форточки донеслось звяканье посуды и приглушенный голос Голды.

      – Только этого нам не хватало! Приводить в дом бог весть кого. Без документов, без денег. А я должна его кормить. А может он бродяга или того хуже – разбойник.

      Соломон пытался возражать, но Голда упорно твердила.

      – Вы как хотите, но в этом доме этого человека я видеть больше не хочу. Бог мой, и за что мне такая жизнь? – выговоры Голды стали переходить в легкие стенания. – Говорили мне, Голда, уедем. Что тебя здесь держит?