Тамбур. Анна Малышева

Вам это о чем-то говорит?

      – Боюсь, что нет. – Галина раздраженно принялась стаскивать пальто, ей стало жарко.

      – На досуге прочитайте.

      – Я постараюсь.

      «Какой там досуг? Белье нестирано третий месяц! И я вообще не помню, когда готовила нормальный ужин! А муж? Вообще со мной не говорит. А дочь? С нею что-то творится. Проблемы роста. Мне впору самой звонить на телефон доверия. И еще – кто погуляет с собакой?!»

      – А вот еще цитата, – продолжал голос. – Вы можете воспринимать это, как завещание. Песнь тринадцатая.

      «Когда так часто звонят и говорят о самоубийстве, это значит, что самоубийства не будет».

      – И тот из вас, кто выйдет к свету дня,

      Пусть честь мою излечит от навета,

      Которым зависть ранила меня!

      – Это и есть завещание, – слабо повторил бесполый голос. – Я понимаю, что бросаю его в пустоту. Я для вас никто. И вы для меня – тоже. В песне тринадцатой говорится о самоубийстве. О вынужденном самоубийстве.

      – Вас кто-то вынуждает покончить с собой? – Галина присела в кресло, покусывая палец. Эта нервная реакция всегда появлялась у нее в минуты сильного волнения.

      – А вот еще цитата, – игнорируя вопрос, заметил голос. – Из песни пятнадцатой. Послушайте. Это интересно. Интересней, чем вы думаете:

      Во мне живет и горек мне сейчас

      Ваш отчий образ, милый и сердечный,

      Того, кто наставлял меня не раз…

      – Он был для меня всем, – после паузы сказал голос. – Учителем, другом, отцом… Любовником.

      – Кто – он?! – В эти рассветные часы Галину всегда клонило в сон, но теперь женщина чувствовала себя так, будто проглотила чашку крепкого кофе. О своих неприятностях она забыла. Галина всегда умела от них отрешиться, когда чуяла настоящую беду. Это и принесло ей популярность среди голосов, которые наводняли по ночам телефонную трубку. Тот, кто звонит в такое время, всегда чувствует – говорят ли с ним по обязанности или из сострадания.

      – Он для меня был тем, чем Брунетто Латини был для молодого Данте. Он был всем. Пусть будет стыдно тому, кто подумает о нем дурно, – без выражения сказал голос. А Галина отлично знала – когда из голоса звонящего стирается выражение – дело серьезное. Тот, кому по-настоящему больно, старается казаться равнодушным. – Когда мы встретимся в аду, я упаду перед ним на колени и поцелую руку. И если мне предложат рай и скажут, что его в нем не будет, я выберу ад. Но…

      В трубке послышался тихий, ледяной смешок.

      – Но я уверен, что мы сойдем на одной станции. И вот что я еще хотел сказать… Я ведь не пытаюсь оправдаться. Я лишь хочу рассказать, как все было. Можете считать, что я даю показания.

      «Я говорю с сумасшедшим, – думала Галина, спешно припоминая методики, которыми пользовалась в таких экстренных случаях. – И он в самом деле, что-то совершил. Или думает, что совершил».

      – Не помню сам, как я вошел туда,

      Настолько сон меня опутал ложью,

      Когда я сбился с ложного следа.

      «Я сейчас сама рехнусь!»

      – Надеюсь, –